Андрей Жуков - Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

Помимо того что пришлось бы преодолеть расстояние чуть ли не в две с половиной тысячи верст через солончаки Монголии, зловещие пески Гоби и неприступные горные хребты, — не слишком ли это даже для Унгерна?! — для продвижения в Тибет ему следовало идти на юг, а не на юго-запад, где на пути сразу бы вставали дополнительные препятствия в виде хребта Хангай и Монгольского Алтая; а ведь география Монголии, в отличие от далекой горной страны, была известна достаточно неплохо. Именно общее направление движения дивизии, существование в Кобдо и Улясутае подчиненных Унгерну группировок… позволяют с большой долей уверенности реконструировать стратегическую идею, генерала».

В уже упоминавшемся нами некрологе, посвященном памяти барона Унгерна и опубликованном на страницах пражской «Русской мысли» в 1922 году, упоминается еще один вариант движения Унгерна — в направлении границы с Туркестаном. «Туркестанский вариант» по-настоящему никогда и никем не анализировался; однако заметим, что в Средней Азии вооруженная борьба с советской властью продолжалась с переменным успехом вплоть до начала 1930-х годов. К совместной деятельности с силами, подчинявшимися вождям среднеазиатских племен, Унгерн всегда проявлял повышенный интерес. Чрезвычайно внимательно относился барон и к религиозным нуждам мусульман, служивших под его началом, — в мусульманских подразделениях имелись муллы, на время религиозных праздников отменялись любые занятия. Вспомним также и роман П. Н. Краснова «За чертополохом» — восстановление монархической власти в России начинается именно с Туркестана и Средней Азии…

Однако, рассуждая о планах барона, мы не можем исключить и некоего «компромиссного варианта», подобного тому, что излагает в своей книге «Легендарный барон» H.H. Князев. По его мнению, мысль об отступлении в Тибет могла прийти Унгерну в тот момент, когда он, преданный собственными офицерами, пережив покушение, оказывается среди монгольских всадников, казалось бы, сохранивших верность своему командиру. Князев пытается реконструировать ход размышлений барона: «Не все еще потеряно, — вероятно, думалось барону, вновь охваченному никогда не покидавшей его энергией. — Ведь со мной целый, в сущности, полк верного мне князя и десятка два казаков — русских и бурят, готовых разделить мою судьбу до конца. Я пойду с ними в Тибет. Там живут воинственные племена, не чета этим вот монголам, разбежавшимся от нескольких выстрелов взбунтовавшихся дураков. Я объединю тибетцев. Мне поможет далай-лама, которому не напрасно же я послал в подарок 200 000 даянов…» Таков был, вне сомнения, ход мыслей барона, потому что за чаем, остро смотря в глаза, Унгерн в упор спросил монгольского князя: пойдет ли тот за ним в Тибет?» Таким образом, возможное решение барона двинуться в Тибет оказывалось спонтанным, вызванным предательством и бунтом собственных войск. Но все эти разные версии мы можем принимать или отвергать с большей или меньшей долей вероятности — в мысли барона Унгерна нам проникнуть не дано. Несомненным было одно: подавляющее большинство русских и монгольских офицеров, казаков, всадников не хотели идти ни в далекий и непонятный Тибет, ни в суровый Урянхайский край; оба варианта были для них неприемлемыми, им хотелось лишь одного — уйти в Маньчжурию, вырваться наконец из тисков этой опостылевшей войны.

Заговор против барона Унгерна возник среди офицерской верхушки Азиатской конной дивизии. Цель у заговорщиков была одна — убить Унгерна и уходить на восток. Заговорщики прекрасно понимали, что барон никогда им не подчинится. Офицерский заговор против Унгерна и последовавшие за ним мятеж, убийства преданных барону людей удивительно напоминают события февраля-марта 1917 года — генералы вкупе с «общественностью» против императора Николая II, вооруженный бунт, те же убийства не пожелавших изменить присяге… Очевидно, что алгоритмы любого предательства, начиная с предательства Иуды, оказываются удивительно схожими.

Во главе офицерского заговора встали полковники Евфаритский, Хоботов, Костромин, Кастерин, есаул Макеев, войсковой старшина Львов, сотник Маштаков, роль «общественности» исполнял доктор Рябухин, взявший на себя также и «идеологическое обеспечение» заговора. Многие из этих офицеров были выдвинуты самим бароном, получили из его рук свои звания и награды. Еще раз напомним читателям об активных действиях агентов красной разведки, оказавшихся в ближайшем окружении барона. «При заметном числе в рядах дивизии пленных красноармейцев и не подвергавшихся серьезному отбору русских беженцев из Урги присутствие среди унгерновцев советской агентуры отнюдь не выглядит чем-то нереальным, и если она действительно существовала, то работала весьма успешно», — пишет A.C. Кручинин. Его предположения подтверждают воспоминания поручика H.H. Князева о последних днях Азиатской дивизии, буквально физически ощущавшего нарастание внутреннего напряжения: «В унгерновском лагере было отнюдь не благополучно… В солдатской среде шло брожение, которое впервые проявилось числа 15 августа… 18 августа тревожные симптомы настолько усилились, что многие из офицеров не могли не почувствовать это нарастание опасных настроений. Татары-пулеметчики, например, предупредили своего командира, что кто-то подал в полках идею перебить всех офицеров и уходить на Дальний Восток: «Но ты, г. капитан, не бойся, мы спрячем тебя и не выдадим», — говорили татары… Иными словами, в бригаде барона Унгерна к вечеру 18 августа сложилась типичная для гражданской войны картина разложения воинской части. Дальше должен был последовать неизбежный взрыв».

Первым был убит верный барону генерал Б. П. Резухин. Именно безграничная преданность своему командиру стоила Резухину жизни. Интересны слова, которыми один из заговорщиков, полковник Кастерин, обосновывал необходимость убийства своего начальника: «Всем нам, господа, жаль Резухина, но что же делать? Если он останется в живых, разве мы можем поручиться, что он согласится на наше требование вести нас на Дальний Восток? Если он не расстреляет нас теперь, то, вероятно, уничтожит при первой возможности. Поэтому пусть лучше умрет один Резухин, чем погибнут многие».[37] Итак, маховик предательства, запущенный в феврале 1917 года, вполне логично привел к подобной «бухгалтерии», которой никогда не знало русское офицерство. Чувство самосохранения оказалось сильнее таких понятий, как Честь, Долг и Верность. На убийство Резухина, которого застрелили среди группы окружавших его казаков, практически никто не отреагировал. Лишь личный адъютант генерала, ротмистр Нудатов, выхватил наган, чтобы застрелить убийцу, но один из заговорщиков, войсковой старшина Слюс, схватил ротмистра за руки со словами: «Успокойтесь, успокойтесь, все кончено…» И Нудатов в состоянии полной прострации отошел в сторону. «Офицеры и казаки разошлись по сотням, словно ничего особенного не случилось, будто всему именно так и надлежало произойти», — вспоминал позже один из очевидцев расправы над Резухиным. Случившееся очень напоминало картины расправ с «реакционными» генералами и офицерами в дни «великой бескровной» 1917 года… Возглавивший бригаду Резухина полковник Кастерин повел бригаду в Маньчжурию, правда, побросав в спешке пулеметы, пушки и даже вьючный обоз.