Ричард Дана - Два года на палубе

Эти работы заняли у нас несколько дней, в течение которых не случилось ничего примечательного. К концу недели мы вошли в пассат, дувший от ост-зюйд-оста и с таким постоянством, что можно было не притрагиваться ни к одной снасти. В первый же день авральных работ у нас произошел один из тех незначительных инцидентов, которые сами по себе не заслуживают даже упоминания, но в глазах команды вырастают до размеров большого события, поскольку этим нарушается однообразие плавания и появляется пища для разговоров на несколько дней вперед. И, по правде говоря, подобные случаи часто не лишены интереса в отношении обычаев на борту судна и характеров людей.

На торговых судах капитан отдает все распоряжения через старшего помощника, предоставляя ему следить за их исполнением. Это настолько прочно укоренившийся обычай, что он сделался почти законом, и ни один благоразумный капитан не нарушает его, если, конечно, старший помощник знает свое дело. Однако в противном случае капитану приходится следить за работами самому. Ничего подобного нельзя было сказать про нашего старшего помощника. Более того, он весьма ревниво относился к любым посягательствам на его власть.

В понедельник утром капитан распорядился выровнять фор-стеньгу по отвесу, и старший помощник пошел на бак заниматься этим делом. Матросы заложили тали на штаги, полезли наверх с бензелями, набивали одни снасти и ослабляли другие, а сам он, всецело погрузившись в работу, стоял между недгедсами и следил за мачтой. Неожиданно на баке появился капитан и принялся также командовать. Это произвело некоторое замешательство; старший помощник, покинув свое место, подошел к капитану и сказал:

— Если вы явились на бак, сэр, я иду на корму. Здесь достаточно одного из нас.

Это вызвало ответную реплику, на которую последовало яростное возражение. Слово за слово, и дело дошло до того, что оба они сжали кулаки и вообще все это грозило большими неприятностями.

— Я хозяин на этом судне.

— Да, сэр. А я старший помощник и знаю свое место! Оно на баке, так же как ваше — на юте.

— Мое место там, где я захочу! Я командую всем судном, а вы только старший помощник, да и то лишь пока мне это удобно!

— Одно слово, капитан Томпсон, и со мной покончено! Я прекрасно справлюсь с обязанностями матроса. Ведь я не влезал на ют через иллюминатор!

И так далее в подобных же выражениях.

Для нас все это было развлечением, и мы, стоя вокруг и подмигивая друг другу, испытывали наслаждение при виде того, как столкнулись лбами «силы высшего порядка». Наконец капитан увел старшего помощника на корму, и там они еще долго разговаривали, но в конце концов помощник вернулся к исполнению своих обязанностей. Капитан нарушил традицию, и к тому же безо всякой на то причины. Он прекрасно знал, что его помощник превосходный моряк и не нуждается в чьих-либо советах. Но по букве закона капитан был прав. На борту судна любое его действие считается правильным, и ipso facto [66] не допускается ни малейшего возражения. Это известно каждому помощнику и матросу из статей контракта, когда они подписывают его на рейсе. Тем не менее на торговых судах утвердились и некоторые другие обычаи, входящие в общепризнанную систему взаимоотношений между должностными лицами на борту и пользующиеся авторитетом закона, хотя, конечно, вся полнота власти принадлежит капитану. Помощники командуют до тех пор, пока на это есть воля капитана, а что касается матросов, они обязаны выполнять любую работу. Тем не менее нарушение этих обычаев приводит ко многим неприятным происшествиям на судах, которые нередко затем разбираются юристами на берегу, и надо сказать, что мало кто из них оказывается в силах вникнуть в суть дела, если только не знаком с природой и механикой действия этих обычаев.

Еще одним развлечением послужило происшедшее на полубаке сражение между старшим помощником и стюардом. Они враждовали друг с другом в течение всего плаванья, а однажды, еще в Калифорнии, старший помощник схватил было стюарда, но тот ловко присел и с криком «Ах ты, Браун!» ударил его головой в живот и, приперев к стенке камбуза, ударил еще и еще, так что наш старший помощник даже побелел в лице, а самые тяжелые из его ответных ударов, казалось, не причиняли ни малейшего вреда голове негра. Второй помощник и капитан еле растащили их. Мистер Браун стал жаловаться капитану, присовокупив в конце своей речи: «Хуже того, он даже назвал меня Брауном!» С тех пор выражение «Он назвал меня Брауном!» сделалось на «Элерте» постоянной присказкой. Старший помощник удалился со словами: «Я тебе обещал, и ты свое получил!» Но по всей очевидности, даже он сам не был уверен в том, кто же на самом деле что «получил». Впрочем, мы не сомневались, что мистер Браун не захочет оставаться в столь двусмысленном положении. В тот же день он велел стюарду подать ему стакан воды, но негр заявил на это, что прислуживает одному лишь капитану и никому больше. Здесь «судовой» обычай был вполне на его стороне, однако при ответе он снова позволил себе непростительную бестактность, не назвав помощника «мистером». Это окончательно взорвало старшего помощника, он обозвал стюарда «черномазым отиралой», и они бросились друг на друга. Сцепившись, противники катались по палубе, а мы стояли вокруг и наслаждались необычным зрелищем. Негр опять пытался боднуть старшего помощника головой, но тот прижал его к палубе. Стюард все время выкрикивал: «Отпустите меня, мистер Браун! Отпустите, а то здесь прольется кровь!» В самый разгар этой сцены на палубу поднялся капитан и растащил их. Стюарда отвели на корму, где он получил с полдюжины линьков. Хоть он и пытался оправдываться, но все слышали его слова о пролитии крови, и этого было вполне достаточно, чтобы заработать порку, а капитан не стал разбираться, что к чему. Мистер Браун посчитал себя вполне реабилитированным в глазах команды и с тех пор оставил стюарда в покое.

Глава XXXIV

Приближаемся к дому

В этот день я буквально чудом остался цел и невредим — случай не столь уж редкий в матросской жизни. С самого утра я работал наверху и почти час провел на фор-брам-рее, который, удерживаясь на месте всего одним узлом, был только что поднят на гордене. Закончив свое дело, я скатал лишние каболки, взял лопатку для клетневания, осторожно ухватился за такелаж брам-стеньги, снял одну ногу с рея и уже собирался оторвать другую, как вдруг узел отдался и рей рухнул вниз. Благодаря тому, что я держался за снасть, со мной ничего не произошло, но все-таки сердце у меня сильно забилось. Стоило узлу распуститься секундой раньше, или задержись я хоть на мгновение, меня швырнуло бы в воду с высоты девяноста — ста футов, а может быть, что еще хуже, прямо на палубу. Подобные происшествия со счастливым исходом моряки всегда обращают в шутку, и того, кому вздумалось бы жаловаться всерьез, просто подняли бы на смех. Матрос и так прекрасно понимает, что его жизнь в буквальном смысле часто висит на волоске, и ему не надо напоминать об этом. Я знаю много случаев, когда человек спасался только благодаря счастливой случайности, и никто не придавал происшедшему ни малейшего значения. Как-то темной ночью у Горна, где невозможно спустить шлюпки, чтобы подобрать упавшего за борт, один из наших парней брал рифы и, поскользнувшись на перте, выпустил из рук риф-сезень. Работавший рядом Джон-француз успел схватить его за воротник и втащил на рей, прикрикнув: «В следующий раз держись крепче, желторотая обезьяна, чтоб тебе провалиться в преисподнюю!» И больше не было сказано ни слова.