Александр Яковлев - Омут памяти

Научный центр представляется мне особенно необходимым и с учетом требований развития теоретической мысли в сфере общественных и гуманитарных дисциплин. Пока что уровень большинства идущих дискуссий остается весьма примитивным и не идет дальше механического сопоставления, чаще — противопоставления „социализм — капитализм“. Фактически не происходит пока приращения общественно-политического знания, сохраняется его гипертрофированная экономизация.

Не тешу себя иллюзией, будто один такой центр станет „двигателем наук“. Но через него мы получали бы возможность не навязывать науке какие бы то ни было новые подходы и направления, но тактично и действенно поворачивать ее развитие к реальным потребностям общества; поддерживать те нетрадиционно мыслящие школы, начинания, тех ученых и специалистов, которые сегодня, вполне возможно, не в состоянии пробиться через устоявшуюся тину научной клановости.

Поэтому я прошу Вас рассмотреть вопрос об организации при президенте СССР Фонда (Центра) общественно-политических и гуманитарных исследований. В практическом плане это возможно сделать на базе Института общественных наук, который может быть выкуплен у КПСС. Управление делами ЦК КПСС и Академия наук СССР, равно как и Академия общественных наук при ЦК КПСС, могли бы войти в число учредителей нового научного Фонда (Центра). В свою очередь, сам этот Центр мог бы выполнять и работы по заказам КПСС, включая участие в подготовке высококвалифицированных кадров для общественных партий и движений.

Хотел бы еще раз подчеркнуть крайне важное значение такого проекта как с точки зрения текущих и долговременных потребностей президентской власти, ее укрепления и действенности, так и для развития отечественной науки в интересах обновления и демократизации нашего общества.

13 февраля 1991 года».

В разговоре, предваряющем эту записку, я сказал Горбачеву, что хотел бы поработать в таком Центре. Прочитав мою записку, он сказал: «Я не возражаю, но договорись с Дзасоховым, секретарем ЦК». Позвонил Дзасохову и изложил свою просьбу. Практически получил отказ, что меня обидело до глубины души. Поскольку Горбачев в этой связи пальцем не пошевелил, я понял, что отказ был согласован. Для меня все это прозвучало дополнительным сигналом, что Михаил Сергеевич хочет удалить меня из своего окружения. Видимо, не выдержал нажима со стороны нового Политбюро. Потом я случайно узнал, что Институт общественных наук передан научному центру под руководством помощника Горбачева Шахназарова. Спасибо Георгию Хосроевичу, что хоть он пригласил меня туда в качестве почетного президента.

Неожиданно Горбачев включил меня в делегацию, отправляющуюся в Японию. Он знал мой интерес к этой стране. Делать там мне практически было нечего, обязанностей никаких. Воспользовавшись этим, я написал Горбачеву еще одно письмо:

«Очень сожалею, что в японской суматохе не удалось отыскать время для совета. Наверное, в разговоре, когда глаза не обманывают, легче донести те размышления и муки, которые овладевают мною все сильнее. В сущности, речь идет об императиве, о котором я писал Вам еще в конце 1985 года, о формировании двухпартийной системы. Вопрос этот сейчас, при разгуле страстей и при низкой политической культуре, стал актуальнее, чем когда бы то ни было. Это судьба Перестройки. Уже ясно, что в нынешних условиях две партии лучше, чем одна или сто. Общество может принять такой поворот.

Насколько я осведомлен, да и анализ диктует прогноз, ГОТОВИТСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ С ПРАВА (то есть КОММУНИСТИЧЕСКИЙ. — А.Я.). Образование партии „Союз“ резко изменит обстановку. Наступит нечто подобное неофашистскому режиму. Идеи 1985 года будут растоптаны. Вы да и Ваши соратники будут преданы анафеме. Последствия трагедии не поддаются даже воображению.

Выход один (в политическом плане): объединение всех здоровых демократических сил, образование партии или движения общественных реформ.

Платформа: перестройка на базе идей 1985 года, построение демократического правового общества, общества гражданского согласия, отстаивание единого Союза на добровольной основе.

Тактика: защита президентского института, снятие лозунга отставки; равноудаленностъ от правительственных структур — центральных и республиканских; объединение демократических партий, кроме крайне радикальных, размывание последних; конституционное соперничество с КПСС, прекращение требований „суда“ над ней и т. д.

Я берусь посвятить остаток своей жизни на это дело, то есть на создание прочной социальной базы перестройки, базы демократической и цивилизованной. Понимаю все трудности и неприятности для себя, но уверен, идти вперед будет легче — появится надежная опора для маневрирования, для уверенной политики без оглядки.

Конечно, все это должно остаться между нами, как и в 1985 году.

Я понимаю всю серьезность этой политической акции и для Вас, и для меня. Что касается меня, то мне легче уйти на пенсию и заняться наукой и мемуарами, о чем я уже принял решение.

Само собой разумеется, для Вас всегда открыта дорога на руководство таким движением. Ведь играть „чужую роль“ и „чужую игру“ Вы все равно долго не сможете.

Хотелось бы надеяться, что я убедил Вас в своевременности и императивности этого дела.

Я верю в создание на этом пути новой политической ситуации, благоприятной для преобразований. Уверен: здравый смысл способен стать стержнем политики.

18 апреля 1991 года, Токио.

P.S. Вы знаете, Михаил Сергеевич, что лично мне к власти рваться поздно. Тут все ясно».

К глубокому сожалению, я не нашел понимания и поддержки у Горбачева.

К этому времени я фактически был отстранен от реальных дел, ко мне перестала поступать закрытая информация, как это было прежде. Я еще не знал тогда (хотя и чувствовал), что Крючков затеял против меня операцию провокационного характера, начал подслушивать телефонные разговоры, содержание которых направлялось в секретариат президента. Изоляция была весьма ощутимой, больно била по самолюбию. Меня выдавливали. Было обидно за Горбачева, обидно за себя.

Я свято верил и продолжаю верить, что свобода — это единственный путь спасения России от гибели. Это в идеале. А на практике улетучивались последние романтические иллюзии относительно политики и политиков. В те до боли памятные дни, дни горьких раздумий, тяжелых предчувствий, вынужденного полубезделья в голову лезли разного рода воспоминания, запоздалые вопросы к самому себе. Они были малоприятными, но помогали более реалистично оценивать факты из прошлого, те факты, которые раньше очень хотелось считать случайными. Факты и события, к которым я в свое время отнесся политически легковесно, подчиняясь сопливым эмоциям, а не интересам свободы и благоденствия страны. Я понимаю, что эти слова звучат слишком патетически, но это мои чувства и моя горесть.