Алексей Будберг - Дневник белогвардейца

Отказываюсь что-нибудь понимать.

После обеда Сукин передал мне полученное им из английской миссии известие, что агенты Калмыкова убили во Владивостоке полковника Февралева; его схватили на улице среди белого дня, увезли за город и там застрелили. Таким образом, исполнилась угроза, которая висела над несчастным Февралевым больше полугода и отвратительный хабаровский разбойник "вывел в расходы" (специальное выражение Читы и Хабаровска) опасного кандидата на звание атамана.

Нокс возмущен до глубины души и заявил, что он готовь открыто отказаться от поддержки такой власти, которая не в состоянии предупредить такие гнусные убийства. Всецело разделяю его негодование.

Сообщил об этом убийстве казачьей конференции; телеграфировал Розанову о розыске и предании виновных военно-полевому суду; телеграфировал Семенову, выразив надежду, что он, по званию походного атамана дальневосточных казаков, примет все меры, чтобы не осталось без примерного наказания убийство одного из старших и лучших уссурийских казаков, кем бы оно ни было совершено.

Печально положение той власти, которая не может расправиться с такой гнусностью, а именуется Всероссийской и заботится о великодержавии России.

 По докладу новоявленного начальника санитарной части, Адмирал отрешил от должности моего подчиненного, начальника главного военносанитарного Управления, доктора Лобасова за исполнение последним моего приказа не пускать доктора Краевского в свое управление.

Это нечто совсем уже экстраординарное бить по подчиненным за исполнениие приказа начальника, тем более, что и Ставке, и Адмиралу известно, что распоряжение о недопуске отдано мной и отдано вполне законно, так как ни Дитерихс, ни его ставочные подчиненные не имеют права распоряжаться в подведомственных только мне управлениях Военного Министерства.

Это освобождает меня от обещания, данного Краснову, не уходить со своего поста. Я не верю, что Адмирал делает все это умышленно, но он, по-видимому, так переутомился, что ничего уже не помнит, а этим пользуются те..., которые способны на все, лишь бы добиться своего.

С этими господами мне не по дороге и к изображаемому ими "Омскому Двору" я не подхожу. Послал телеграмму Адмиралу, уехавшему на фронт, и усердно прошу отменить отрешение Лобасова, виновного только в исполнении моего приказа и взыскать с меня, так как я считаю невыносимым такое положение, когда вместо меня карают моих подчиненных. Усердно прошу разобраться в последних распоряжениях, касающихся меня и им одобренных, так как поставлен ими в исключительно безвыходное положение, совершенно невяжущееся с его обещаниями и заверениями.

Настроение Омска близко к панике; поезда переполнены удирающими в восточном направлении. Омские лягушки продолжают квакать о великом значении Омска, невозможности выезда Правительства и о необходимости защищать Омск до последней крайности; этим напичкали Адмирала так, что с ним невозможно говорить в противоположном духе.

Проезжающие через Читу фельдъегеря передают, что там не скрывают радости по случаю тяжелого положения Омска и стараются, чтобы им досталось побольше Омского наследства.

 Поехал на службу после двух болевых припадков, во время которых терял сознание; по-видимому, что-то неладно в области печени; ей пришлось переварить столько треволнений и гадостей, что она вправе начать пухнуть и проявлять свое негодование.

Из Министерства пришлось вернуться вследствие невозможности продолжать работу. Подал рапорт о болезни и прошу отпуска до увольнения в отставку.

Казачья конференция разодралась с Дутовым и Хорошхиным; им ставится в вину, что они знали от Дитерихса об его решении отрешит Иванова-Ринова от командования, но не доложили этого конференции; этим воспользовались для сведения старых счетов и наговорили Дутову таких вещей, что он собирается ехать в Новое-Николаевск "по семейным делам".

Вызывают в конференцию Иванова-Ринова для объяснений по поводу его агитации по возрождению Сибирского областничества и его заигрывания с кооперативами. Во Владивостоке ожидаются сегодня серьезные события. Генерал Опя приказал Розанову вывести из города русские войска, на что Р. ответил отказом. Адмирал одобрил распоряжения Розанова и приказал не останавливаться ни перед чем ради сохранения русской национальной чести и достоинства.

Эх, если бы такая же решимость была проявлена десять месяцев тому назад во время Семеновского инцидента, не тряслись бы теперь Омские обыватели и не сидели бы мы все перед разбитым корытом; гадая на пальцах, "пронесет или не пронесет"

 Свалился пластом; попал в плен к медикусам, которые меня щупают и качают головами; вечером объявили жене, что у меня, по-видимому, гнойное воспаление печени и закупорка всех желчных каналов; положение серьезное и требующее лечения и моего согласия покориться всем медицинским требованиям, а главное ото всего отойти и не волноваться; поэтому запретили кого-либо ко мне допускать и со мной разговаривать.

Две недели ничего не записывал, вернее, не мог записывать, ибо находился в бессознательном состоянии; несколько дней был в безнадежном состоянии, но в конце концов выкарабкался, благодаря исключительной заботливости доктора Б. и уходу жены.

Отставка моя не принята; я назначен в распоряжение Верховного Правителя и уволен в отпуск для поправления здоровья; на мое место назначен бывший командующий Западной Армией генерал Ханжин.

Не понимаю, почему не назначили генерала Сурина, как нельзя более подходящего к роли Военного Министра, с огромным стажем, как раз по этому месту.

Пока меня отправляют в Томскую клинику для лечения и, буде потребуется, операции, предупреждают, что сильно тронуты желчные пути и надо долго и систематически лечиться; это хуже всего, так как хотелось бы скорее стать на ноги и начать работать; в более свободном положении надеюсь оказаться полезным, хотя бы в качестве разъездного инспектора войск и учреждений и осведомителя Адмирала о действительном положении дел.

Бесцельно пролежал в Томской клинике; она обращена в госпиталь и все клинические устройства разгромлены; нет даже ванн, без которых мне нельзя существовать. Рекомендуют двигаться дальше на восток, где сохранились лечебные заведения, так как мое положение до сих пор сомнительно и весьма вероятна необходимость серьезной операции.

Медленно двигаюсь на восток; слава Богу, что мне оставили тот вагон в котором я жил в Омске; адъютанты моего преемника пытались его отобрать, но я впервые так окрысился, что они сразу куда-то исчезли; вероятно, мой скелетообразный вид и чернозеленый цвет лица увеличили эффект моего выступления.