Николай Павленко - Екатерина Великая
В реляции Потемкину от 11 сентября 1789 года Суворов описал панику, охватившую неприятельские войска: «Во время баталии верховный визирь особою своею под лесом Крынгу-Мейлор обретался. Когда оттуда изгнали его войско, поехал он на рыбницкий лагерь и останавливаясь неоднократно, при молитве возвышал алкоран и увещевал их бегущих сражение обновить, но они его слушать не хотели, отвечая, что стоять не могут. По прибытии его в лагерь учинил он на своих выстрелов пушечных до 10 без успеха и после того поспешно отъехал по Браиловской дороге»[259].
Победителей ожидали щедрые награды. Екатерина пожаловала Суворову и Кобургу бриллиантовые шпаги с лавровыми венками и надписью «Победителю визиря». Суворов был возведен в графское достоинство с наименованием «Рымникский». «К графу Суворову, — извещала Екатерина 18 октября Потемкина, — хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерия Егорья Большого Креста посылаю по твоей просьбе: он того достоин»[260].
По мнению военного историка А. Н. Петрова, после Рымникской победы союзной армии был открыт практически беспрепятственный путь к Константинополю. Вместо этого Потемкин велел атаковать сравнительно мелкие крепости в устье Днестра: Аккерман, Бендеры. Другой ошибкой Потемкина А. Н. Петров считал неуважительное отношение к австрийцам, пренебрежительная оценка их роли в совместных действиях. В то время как Суворов установил с Кобургом дружеские отношения, строго соблюдал взятые на себя обязательства, Потемкин даже не удостаивал ответом многочисленные письма Кобурга с изложением планов дальнейших действий. В этой связи Кобург жаловался Суворову в марте 1790 года: «Можете ли вы себе представить, что все мои письма к князю Потемкину относительно общего движения на Дунай к Константинополю, а также по поводу замирения, писанные с тою откровенностью и бескорыстною ревностью во имя общего блага, которыми я горжусь, несмотря на то, что были писаны с соблюдением самой утонченной вежливости, остались без ответа»[261].
Кампания 1789 года завершилась взятием Аккермана и Бендер — обе осажденные крепости капитулировали, не оказав сопротивления. Осадой Бендер руководил Потемкин, и его успех привел в восторг Екатерину: она отправила ему золотой венок и нежное письмо. В ответ на донесение от 4 ноября («Вот, матушка всемилостивейшая государыня, и Бендеры у ног ваших») Екатерина писала: «Нет ласки, мой друг, которую я не хотела сказать вам. Вы очаровательны за то, что взяли Бендеры без потери одного человека»[262].
Успех сопутствовал и австрийцам — они овладели Белградом и Бухарестом.
Екатерина считала, что наступил благоприятный момент для заключения мира. Еще до взятия Бендер императрица писала Потемкину: «Постарайся, друг мой, сделать полезный мир с турками, тогда хлопоты многие исчезнут и будем почтительны: после нынешней твоей кампании ожидать можем».
Надежды на скорый мир, однако, не оправдались. Тому способствовали неблагоприятные обстоятельства: в феврале 1790 года скончался Иосиф II, и вступивший на престол Леопольд II не счел целесообразным продолжать войну. Позиция нового императора относительно союза с Россией вселяла в турок надежду, что Россия, оставшись в одиночестве, будет воевать с меньшим успехом.
Еще более удручали императрицу вести из Берлина — прусские дипломаты настойчиво убеждали султанское правительство продолжать войну, а король Фридрих-Вильгельм II энергично готовился к нападению на Россию. «Не осталось почти никакого сумнения, — писала Екатерина Потемкину 10 января 1790 года, — что король прусский не имел намерения обще с поляками напасть на наши владения». Напряженность в отношениях с Пруссией усиливалась, и императрица высказывала опасения относительно беззащитности Лифляндии «от прусских и польских набегов, коих теперь (май 1790 года. — Н. П.) почти ежечасно ожидать надлежит по обстоятельству дел»[263]. В этих условиях призыв Екатерины к Потемкину «соединить к победам имя миротворца» повис в воздухе — путь к миру лежал через новые победы на театре войны. 1790 год принес две такие победы. Адмирал Ф. Ф. Ушаков у острова Тендра нанес поражение туркам, уничтожив два линейных корабля и один взяв в плен; это сражение решило участь морской кампании года. Но главное сражение, подводившее итог военным действиям года, развернулось у стен мощной турецкой крепости Измаил. Достаточно сказать, что ее гарнизон насчитывал 35 тысяч человек, а на ее бастионах стояло 245 артиллерийских орудий.
Осадные работы под Измаилом начались 6 сентября, но велись безуспешно, и на военном совете было решено отказаться от штурма и отвести войска на зимние квартиры. Потемкин велел принять командование над войсками Суворову и овладеть Измаилом.
На пути к Измаилу Суворов встретил отступавшие от крепости полки и вернул их обратно. 2 декабря он принял командование войсками, а 7-го отправил парламентера с письмом Потемкина, предлагавшего сераксиру сдать крепость. Сверх того, Суворов в отдельной записке написал знаменитые слова, вошедшие во все учебники по отечественной истории: «Я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышление — воля. Первый мой выстрел — неволя, штурм — смерть. Что оставляю вам на рассмотрение». Сераксир запросил десять дней на размышление, но Суворов, зная обыкновение турок затягивать переговоры в ожидании подкреплений, отсрочки не предоставил. С утра 10 декабря начался артиллерийский обстрел крепости, продолжавшийся до рассвета следующего дня.
Описание штурма Измаила, данное Суворовым, обнаруживает в авторе литературные дарования: «День бледно освещал уже предметы, все колонны наши, преодолев и неприятельский огонь и все трудности, были уже внутри крепости, но отверженный неприятель от крепостного вала упорно и твердо защищался. Каждый шаг надлежало приобрести новыми поражениями; многие тысячи неприятеля пали от победоносного нашего оружия, а гибель его как будто возрождала в нем новые силы, но сильная отчаянность его укрепляла… Жестокий бой, продолжавшийся внутри крепости, через шесть часов с половиною с помощью Божией наконец решился в новую России славу».
Императрица надеялась, что взятие Измаила заставит «турок взяться за ум и скорее заключить мир», но Потемкин не разделял этих надежд: «Султан, варвар кичливый, еще упорствует, будучи противных держав обещанием ослеплен». Английское правительство отправляло в Петербург несколько раз своих представителей, чтобы шантажом и угрозами заставить Россию заключить мир, выгодный для Османской империи, но Екатерина проявила твердость. В апреле 1791 года она писала Гримму, что «не потерпит, чтоб ей предписывали законы, и что, наконец, она бы давно заключила мир, если бы смутники сидели смирно и не мешали туркам мириться, а на это дело они тратят попусту огромные суммы. Русские так и останутся русскими»[264].
