Николай Павленко - Царевич Алексей

Я возвратился домой в большом волнении, с лицом, искаженным страданиями, и к вящему ужасу своему увидел жену мою, находящуюся на последних порах беременности, в слезах и окруженною гренадерами с ружьями. После первых ощущений при свидании сперва жена моя, а потом и прислуга рассказали мне и подтвердили все случившееся у меня на дому. Только что я вышел из дома, прибыл туда секретарь канцелярии Веселовский, спросив, может ли он меня видеть. На отрицательный ответ он спросил дозволения переговорить с моею женою, которая, хотя и не была расположена видеть его по причине тяжкой болезни нашего ребенка, но решилась, однако же, принять его. Тогда г. Веселовский спросил ее, дома ли я; она ответила, что, будучи за несколько минут перед тем призван канцлерами, я отправился туда, но что, может быть, есть возможность еще догнать меня, и, призвав одного из слуг, приказала как можно скорее меня настигнуть и просить вернуться; но слуге было воспрещено отлучаться. Затем г. секретарь сказал моей жене, что он имеет от канцлеров и от его величества приказание наложить печати на все мои письма и бумаги и взять их с собою и поэтому просил мою жену указать, где эти бумаги находятся. Жена моя, испуганная сообщенным ей приказанием, возразила секретарю, что он исполняет странное поручение, но что она не хочет и не обязана указать ему, где находятся бумаги ее мужа, а тем менее еще вручить ему оные, поэтому она просит его обождать немного, и так как я не могу быть еще далеко, то она пошлет за мною слугу. В ту минуту, как сей последний собирался исполнить это приказание, он был задержан гренадером, ибо во время разговора жены моей с секретарем на мой двор прибыли майор и лейтенант с одиннадцатью гренадерами и унтер-офицером и заняли все входы и выходы. Г. секретарь продолжал, однако же, настаивать, чтобы жена моя вручила ему мои бумаги, дабы этим избежать дальнейших для нас несчастий. Она умоляла обождать моего возвращения, ибо тогда я мог или поступить по моему усмотрению, или подчиниться необходимости; но все ее просьбы были тщетны, и секретарь объявил, что если она будет упираться еще далее, то тем вынудит его прибегнуть к необходимости велеть все вскрыть силою. В отчаянии своем, желая избегнуть еще больших неприятностей, жена моя должна была указать, где находится мой кабинет, куда и направился немедленно г. секретарь в сопровождении трех гренадер, спрашивая ключи от этой комнаты, которые я, против обыкновения своего, взял с собою. Жена моя сказала, что так как ключей у нее нет, то она и не может дать их, и присовокупила: «Пошлите в канцелярию, и вы убедитесь, что муж мой унес их с собою». Затем г. секретарь приказал принести топор, что было тотчас же исполнено, и чрез минуту дверь моего рабочего кабинета была взломана. Войдя в эту комнату, г. секретарь сейчас же подошел к моему бюро и спросил ключ от него. Жена моя снова отвечала, что не имеет его. После обмена несколькими словами прибегли к помощи топора, и в бюро были сломаны замки. Все бумаги и письма, находившиеся в нем, были взяты, запечатаны и положены в мешок. Покончив с этим, г. секретарь спросил мою жену, не имеется ли у меня еще каких-нибудь бумаг. Ответив, что того не знает, она сказала ему, что он самым грубым образом нарушил международное право и поступил с нею, слабою женщиною, с хитростью и без малейшего к ней внимания, ибо меня выманили из дома для того, чтобы можно было с большим удобством совершать все произведенные насилия, но что со временем убедятся, как они странно ошибались, и что Высокие штаты сумеют получить удовлетворение за оскорбления, нанесенные их представителю. Г. секретарь ответил, что он в этом не виноват и что он только исполняет полученное им приказание, но что все-таки желает знать, не имеется ли у меня еще других бумаг. Тогда жена моя повела его по всем комнатам и в виде насмешки открыла все сундуки и шкафы, наполненные бельем, платьем, провизиею и т. д. Пристыженный этим и смущенный безуспешностью этой инквизиторской попытки г. секретарь хотел уже удалиться, когда жена моя с необыкновенным присутствием духа сказала ему: «Вы не можете удалиться таким образом; вы употребили насилие, вы взломали двери рабочего кабинета моего мужа топором, сломали замки от его бюро и взяли все его бумаги; теперь вы должны приложить печати к дверям этой комнаты, дабы мой муж имел видимое доказательство, что вы были здесь». Г. секретарь, наложив печати к дверям кабинета, удалился со своими двумя писцами.

Достойно замечания, что генерал-адмирал граф Апраксин, хозяин дома[26], в котором я живу, г. тайный советник Толстой и многие другие знатные русские во все послеобеденное время гуляли по принадлежащему к дому этому саду и были свидетелями производимых у меня насилий и что генерал-адмиралу доносили о всем происходившем у меня. Лакей прусского резидента, пришедший к одному из моих слуг, был задержан и выпущен на свободу только по произведении над ним обыска. Моя несчастная жена, испуганная всем случившимся, приказала слуге отправиться к доктору и просить его прибыть немедленно, но этому воспротивлялись, и только после многих рассуждений согласились послать одного гренадера к доктору, который прибыл тотчас же; но ему дозволили лишь сделать на лестнице, в присутствии офицера и солдат, несколько вопросов моей жене и передать ей склянку с каплями для нее и для больного ребенка. Моей жене воспрещено было иметь сношения с кем бы то ни было, и у нее спросили число и имена находящихся у нас слуг.

Все это происходило во время моего отсутствия, и, возвратясь домой, я увидел, что там еще оставлены были лейтенант и восемь солдат. В 11 1/2 часов вечера адъютант, присланный г. тайным советником Толстым, привез лейтенанту этому приказание удалиться и объявил мне, что дом мой свободен и состоит в полном моем распоряжении. Когда лейтенант собирался уже уходить, я спросил его, должны ли оставаться нетронутыми печати, наложенные на двери моего рабочего кабинета, или я могу пользоваться и им, как и другими комнатами. После минутного размышления лейтенант взял ножик, срезал печати и, сказав мне несколько приветливых слов, удалился со своею командою.

Я думаю, что будет лишним говорить, как велико было огорчение и поражение наше при виде грубости, с какою было нарушено всякое право в отношении меня, моего официального характера, моего семейства, бумаг и жилища моего. Одно утешение наше — это убеждение в нашей невинности при уповании на Бога и на покровительство Высоких штатов.

На другой день, 14-го, со мною были приливы крови к голове и конвульсивные движения в теле, так что мне посоветовали для избежания апоплексии пустить кровь, что я и сделал. Мне воспрещено было всякое сношение с посторонними лицами; негоцианты, с которыми мне разрешено было видеться, боясь себя скомпрометировать, избегали моего дома, и секретарь Курбатов, который сопровождал меня из канцелярии домой, в тот же вечер передал иностранным резидентам запрещение посещать меня.