Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

О том, что произошло в Художественном театре, куда приехала Вероника Полонская, Валентин Скорятин привёл свидетельство очевидца:

«И там, по воспоминаниям завлита МХАТа П.Маркова, упала в обморок, как только по ходу репетиции раздался выстрел… Драма жизни слишком уж впрямую пересеклась с драмой сценической».

В этот момент в редакцию «Комсомольской правды», по словам Михаила Розенфельда, позвонили и сообщили, что с Маяковским случилось несчастье:

«Я перебежал через дорогу – тут же рядом всё это было – поднялся по лестнице, вошёл в квартиру…

В квартире был переполох. Вынесли из его комнаты чайник, и чайник был ещё тёплый».

Скорее всего, упомянутый Розенфельдом чайник, придуман им (чтобы украсить воспоминания), потому что (по рассказу Полонской) никакого чая они с Маяковским не пили.

Воспоминания Лавута

Валентин Скорятин:

«Полагаю, что первым из друзей поэта, кто явился на квартиру, был П.Лавут. Накануне он договорился встретиться с поэтом на Гендриковом в начале одиннадцатого, а Павел Ильич был человеком пунктуальным».

Самому Павлу Лавуту утро того дня запомнилось так:

«Четырнадцатого была особенно тёплая весенняя погода. Я пошёл пешком. На Таганку явился раньше срока. Но Маяковского опять нет. Не понимаю, что это могло означать, – так рано он никогда не уходил. Удивлена и Паша: в первый раз случилось такое, что она его не застала. Маяковский ушёл из дому, не прикоснувшись к приготовленному завтраку и не дождавшись своей машины.

Решил, что его вызвали в цирк – ведь сегодня намечалась премьера. (Я не знал, что её перенесли на 21 апреля.) Паша посоветовала позвонить на Лубянку. Обрадовавшись мужскому голосу, я спросил:

– Владимир Владимирович?

В ответ – скороговорка:

– Сейчас нельзя разговаривать, Маяковского больше нет.

Сразу я не понял смысла этой фразы. Позвонил вторично.

К телефону никто не подошёл. Я направился домой.

Медленно шёл по Гендриковому переулку к Воронцовской улице. До поворота оставалось несколько шагов, когда со стороны переулка донёсся душераздирающий женский крик. Я обернулся и увидел бегущую ко мне Пашу.

– Павел Ильич! Павел Ильич! – задыхаясь, повторяла она.

Я кинулся ей навстречу.

– Что случилось?

Она же, вся в слезах, только и могла произнести:

– Владимир Владимирович застрелился.

Я – стремглав к Таганке. Издали заметил на площади одно единственное такси. Ворвавшись в машину, я видом и голосом своим испугал уже севшего в неё молодого человека, и он освободил машину.

Пять-семь минут – и я в Лубянском проезде.

Взбегаю на четвёртый этаж».

Вероники в квартире уже не было. Соседи объяснили Лавуту, что она уехала в театр, будучи почти в невменяемом состоянии.

Павел Лавут:

«У комнаты Маяковского – милиционер, вызванный с поста на Лубянской площади. Никого не впускает, хотя дверь и открыта.

Соседи на короткое время отошли от дверей. Я упросил милиционера впустить меня в комнату».

Сразу возникает вопрос: каким это образом Павлу Ильичу удалось «упросить» постового? И почему это произошло именно в тот момент, когда соседи «отошли от дверей»?

Пропущенный в комнату Лавут увидел:

«На полу – широко раскинувшееся по диагонали тело. Лоб тёплый, глаза приоткрыты».

Та же картина – в воспоминаниях Елизаветы Лавинской, которой Агранов показал фотоснимок поэта:

«Это была фотография Маяковского, распростёртого, как распятого, на полу с раскинутыми руками и ногами и широко раскрытым в отчаянном крике ртом. <…> Мне объяснили: "Засняли сразу, когда вошли в комнату Агранов, Третьяков и Кольцов"».

Но вернёмся к воспоминаниям Лавута:

«В эту минуту я остался один – нет, не один, а один на один с неживым Маяковским. Невозможно было поверить, что его нет… Казалось, что он вот-вот пересилит смерть, встанет и скажет: „Это я пошутил, надо жить, надо работать!“

На письменном столе – телефон. Позвонил в ЦК партии, в ФОСП и на "Красную розу "Людмиле Владимировне».

Павел Лавут впоследствии говорил, что он позвонил и в ОГПУ – Агранову. Надо полагать, что сделал он это в самую первую очередь. И лишь затем последовали остальные звонки.

Казалось бы, действия Лавута вполне логичны – событие ведь, в самом деле, было чрезвычайным.

Удивляет другое: откуда у рядового, ничем особо не выделявшегося администратора, организатора лекций и поэтических выступлений, вдруг оказались номера телефонов не только ЦК партии, но и ответственнейшего гепеушного начальника? Даже если поэт и познакомил Лавута с Аграновым, это вовсе не означает, что Яков Саулович тотчас дал Павлу Ильичу номер своего служебного телефона.

Ситуация кардинально меняется, если предположить (а мы уже это предполагали), что Лавут был сотрудником ОГПУ. И на свою «административную» должность он вполне мог быть назначен всё тем же Яковом Аграновым (чтобы помогать организовывать выступления Маяковскому). Поэтому и «организаторская» деятельность Павла Ильича была столь успешной – ведь он действовал не просто от имени какого-то стихотворца, а от имени ОГПУ, могущественнейшего ведомства.

С помощью этого предположения легко разгадывается и другая загадка – как мог Лавут проникнуть в комнату поэта. Ведь перед нами вопиющее нарушение элементарного милицейского порядка! Постовой караулил дверь, за которой находился только что застреленный человек (пока ещё неизвестно, кем именно застреленный). Милиционер наверняка отлично знал, что в таких случаях никого из посторонних в комнату пропускать нельзя. Мог ли он пропустить в неё неизвестно откуда взявшегося гражданина?

«Упросить» бдительного стража можно было только одним способом – показав ему служебное удостоверение, разрешавшее проход всюду. И Павел Лавут, вне всяких сомнений, такой документ предъявил (как только соседи «на короткое время отошли от дверей»), после чего беспрепятственно прошёл туда, куда ему было нужно.

Кстати, читая, как описано Лавутом то, что он увидел, тоже трудно поверить, что это описание принадлежит перу скромного «устроителя лекций и поэтических выступлений»:

«Маяковский стрелял левой рукой – он был левшой. Стрелял из недавно подаренного маленького браунинга. Пуля попала в самое сердце».