Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова
Ужинали при лампах.
— Домникия Михайловна, вы не будете против, если завтра я проведу вам свет? — спросил дирижёр, глядя на потолок.
— Так входа ж нема. Як же вы то лектричество пришпандорите? — жалостливо произнесла Бабуня.
Дирижёр взял лампу, поднял её к потолку, и мы увидели над дверью веранды торчащие обрывки проводов.
— Вот он вход. Но он обрезан прямо над дверью.
Дирижёр с лампой прошёл в кухню, затем в комнату. Через минуту вышел и сказал:
— Ничего сложного. Завтра всё куплю, сделаю проводку. Счётчик повесим здесь над входом. Вы позовёте электрика из домоуправления, чтоб подключил по всем правилам и зарегистрировал счётчик. И будет у вас к вечеру свет. Только достаньте лестницу.
— Та достану, достану! У дворнички попрошу!
Бабуня смотрела на дирижёра влюблёнными глазами, не веря своему счастью.
— Мамочка, Серёня на все руки мастер! Вот увидишь.
И действительно, на следующий день в нашей квартире горел свет! А ещё через день мама с дирижёром уехали отдыхать в Сочи.
Сидя на крыльце, я любовалась своим портфелем. Вытаскивала из него предметы для школы и раскладывала на ступеньках крыльца. Мне очень хотелось, чтоб Нилка с мальчишками увидели их и позавидовали мне. Но они, будто назло пробегали мимо и не обращали на меня внимания. Я с обидой всё складывала обратно в портфель и уходила в дом.
Бабуня всё время таскала меня с собой. То по магазинам, то на Привоз, то на толкучку. Я не очень любила ходить с ней. Она везде торговалась, мне было очень стыдно за неё. А она говорила:
— Хоть копейку, та выторгую. За неделю сэкономлю тебе на пару стаканов рачков, або на мороженое! Учись! Гроши з нэба не падають!
На Привозе можно было торговаться, там все торговались. Бабуня же по привычке умудрялась торговаться и в магазинах, хотя прекрасно знала, что в магазинах это бесполезно. Тогда она принималась критиковать товар. В нашем молочном магазине на углу, выстояв небольшую очередь за яйцами, она всегда вступала в спор со знакомым продавцом, пожилым евреем Нёмой Соломоновичем.
— Ну, шо у вас за яйцо, Нёма Соломонович? Такое мелкое! Его шо, голуб снёс? — капризно спрашивала Бабуня.
— Мадам Тимош, вечно ви мине делаете гембель с этими яйцами! Я ж не тот голуб, шо их снёс! Их снесло государство! Та не мацайте их руками, больше не станут. Кончайте капрызничать! Вибирайте то яйцо, шо на вас смотрит.
— Из чего тут выбирать? Они ж с инкубатора, все на одно лицо! На стакан гоголя-моголя для дытыны ваших трэба штуки четыре! А на Привозе такие крупные, шо только из двух полный стакан накручу.
— Так идите на Привоз, мадам Тимош, не задерживайте покупателя.
— А шо, покупатель не человек? Он тоже хочет скушать крупное яйцо, — уже тише говорит Бабуня, и осторожно складывает яйца в литровую банку.
Я скучала. С тоской вспоминала моего пёсика Жулика. Бабуня сказала, что он ещё в прошлом году «кудысь пропав». С завистью наблюдала за играми детей во дворе, но сама не могла подойти к ним и включиться в игру. Каждый день надеялась, что меня пригласят. Мучительно искала предлог заговорить с Нилкой. Не понимала, почему меня игнорирует моя самая близкая подружка. Иногда, глядя на нашу фотографию, где мы с ней жених и невеста, я тихонько шептала:
— Нилочка, подойди ко мне сегодня. Я так скучала по тебе.
Но Нилка оставалась непреклонной и нарочно уводила мальчишек подальше от моего крыльца вглубь двора.
Однажды мяч, которым играли дети, залетел к нам в коридор и закатился под стол. Мальчишки во главе с Нилкой подбежали к крыльцу и стали кричать:
— Тёть Дусь, отдайте мяч! Мы больше не будем. Тёть Дусь!
Бабуня выбежала на крыльцо и строго выкрикнула:
— Нэ дам, бо вы мине все окна повыбиваете. А мячик чей?
— Мой, — жалобно произнесла Нилка. — Отдайте, тёть Дусь! Мне папа подарил.
— Ой, какие новые новости! Нема у тебя папы! Брешешь!
— А вот и есть, вот и есть! Мама вчера замуж вышла за одного дядю из Очакова. Отдайте! А то бабушка заругает!
— Вот пусть твоя бабушка и придёт за мячиком, ей отдам! И геть усе от крыльца! Шоб тихо мине было!
Бабуня что-то ворча себе под нос, ушла в комнату. А я взяла мяч из-под стола и вышла на крыльцо. Притихшая детвора так и стояла кучкой и о чём-то совещалась. Увидев меня с мячом, они с надеждой уставились на мяч.
— А меня возьмёте играть, если отдам? — строгим голосом, как Бабуня, высказала я свою просьбу.
— Возьмём! Возьмём! — закричали наперебой мальчишки.
Нилка угрюмо потупившись, молчала. Потом подняла заплаканное лицо.
— А твоя Бабуня не нажалуется моей? — заискивающе промямлила Нилка.
— Не нажалуется! Я очень попрошу её. Вот увидишь!
— Пошли с нами на развалку! Там будем играть! — весело крикнула мне Нилка, и мы гурьбой побежали на развалку.
Бабуня запрещала мне ходить на развалку. Говорила, что там «запретная зона». Вечерами она укладывала меня спать, надевала свой брезентовый плащ с капюшоном, вытаскивала из-под кровати «видавшую те ещё виды винтовку», запирала веранду на замок и уходила на развалку охранять пустые винные бочки.
— Бочки на балансе. Мине голову снесуть, якшо пропадёть хоч одна бочка. Чи под суд отдадуть, чи платить из своего кошелька, — как-то пожаловалась Бабуня маме, щупая место на груди, куда она «ховала свои гроши». Кошелька у неё сроду не было.
Когда мы прибежали на развалку, я увидела на месте обрушенных стен дома чистый двор. Только стена, выходящая на улицу, с зияющими окнами без стёкол, стояла нерушимая и ограждала развалку от улицы. Половина двора была тесно заставлена пузатыми винными бочками. Когда мяч случайно попадал на бочки и застревал там, Борька ловко взбирался на крайнюю и, гулко прыгая с одной на другую, находил мяч и бросал его нам. Этот момент ему нравился больше всего. Каждый из нас пытался первым поймать мяч, отбежать к стене и отбросить его подальше, обратно к бочкам.
С
