Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

На публикацию в журнале обратили внимание, деда пригласили выступить на Всесоюзном радио и в московском «Доме ученых», это был праздник.

Впервые разговор о судьбе книг «Пир бессмертных» дед начал за праздничным новогодним столом в новом 1966 году. Он выбрал подходящий момент, большая часть книг готова, я получил в декабре 1965 году краткосрочный отпуск, прилетел в Москву за день до Нового года и встретился со своими стариками. Дед выразил желание отдать рукописи на хранение в какую-нибудь библиотеку, затем добавил: «Книги опубликуют твои внуки», — в то время я не был женат. Дед отверг предложение об издании «Пира бессмертных» за рубежом — первое издание должно выйти в России! Я высказался против передачи рукописей в библиотеку: зачем афишировать? О книгах узнают в КГБ — жди неприятностей. Я уехал в армию, дед начал выполнять задуманное:

Первая книга воспоминаний, рассказывающая о допросах и суде, при всей моей восторженной доверчивости всё же мне самому показалась слишком резкой для данного времени. Я решил сначала дать редакциям менее острое блюдо — книги вторую, третью и десятую «Превращение», «Пучина» и «Человечность». Но так как опыта у меня не было, а наступление — лучший способ обороны, то я их отнес в Отдел литературы и идеологии ЦК КПСС. Оба новеньких тома приняли под расписку и держали меня очень долго без ответа, а 3 декабря 1962 года бывший работник редакции одного из московских журналов, некий товарищ Галанов, позвонил мне домой и сахарным голосом сообщил, что обе рукописи прочтены и с благодарностью оставлены в архиве ЦК. Моя просьба сообщить, можно ли их отдать в редакцию журналов, не имеет под собой основания, ибо в СССР полная свобода печати и решить, захотят ли редакции поместить мои воспоминания или нет, ЦК не может, так как это внутреннее дело самих редакций.

В авторском тексте ошибка: дед отнес рукописи книг в приемную ЦК КПСС в 1966 году, тогда же дед передал рукописи книг и в Библиотеку имени В.И. Ленина. Члены комиссии, открыв их, видимо, испугались за свое благополучие, рукописи вернули автору, забыв взять расписку в их получении. Членов комиссии можно понять: в 1966 году уже хватали, судили и отправляли в заключение диссидентов!

Дед поехал в Ленинград и сдал эти же четыре тома в Ленинградскую публичную библиотеку имени М.Е. Салтыкова-Щедрина. Комиссия приняла рукописи на хранение, сотрудники КГБ рукописи изъяли и спрятали в «спецхран», где они пролежали под арестом 22 года. В КГБ на автора не обратили внимания, председателю комиссии доктору исторических наук Мыльникову Александру Сергеевичу объявили выговор.

В книге «Трудный путь в бессмертие», завершенной в 1966 году, автор выразил недовольство мною. Дед хотел видеть меня живущим отдельно от семьи Зямы, он хотел вытащить меня из мещанской среды, однако для меня самостоятельность была преждевременной. Летом 1966 года демобилизовавшись из армии, я продолжил работу в ОКБ А.Н. Туполева и учился в институте. В 1969 году в научно-исследовательском институте началась моя научная карьера и самостоятельная жизнь, дед был доволен. Как и прежде, я в воскресенье приезжал к нему, мы гуляли, обсуждая темы дня, наши достижения и неудачи!

В октябре 1967 года я получил от деда девять томов с книгами «Возмездия» с дарственной надписью. В 1968 году дед начал работать над второй частью «Пира бессмертных» — книгами «Щедрость сердца», рассказывающими о работе внешней разведки. Весной 1968 года дед захотел опубликовать в каком-нибудь московском журнале фрагмент из одиннадцатой книги «Возмездия» о работе советской разведки в предвоенные годы. Фрагмент был написан как его интервью с журналистом и назывался «Огонь». Дело оставалось за журналистом, который от своего имени согласился бы опубликовать интервью в разделе журнала «Встречи с интересными людьми». Я возражал: «А цензура? Не понимаю, зачем привлекать к себе внимание КГБ? Воспоминания о разведке не пропустит цензура и сообщит КГБ!» Дер, нашел журналиста Ишимова, обещавшего за вознаграждение обнародовать интервью, цензура интервью не пропустила, деда вызвали в КГБ.

— Ну, дед, попался! Давай-ка, я тебя сфотографирую на прощание!

Вот так и появилась фотография: Быстролётов перед уходом в КГБ в его комнате на Ломоносовском проспекте, октябрь 1968 года (см. том IV, форзац 2).

Мои опасения и переживания были напрасными. Дед пришел довольным и рассказал о встрече с цензором интервью. Цензором оказался полковник КГБ, сотрудник внешней разведки Георгий Адрианович Соколов. Через много лет я уговорил его рассказать о встрече с дедом, рассказ Соколова опубликован в журнале «Новое время» (№ 20, 1991 год):

В 1968 году по долгу службы мне довелось рассматривать литературный набросок о деятельности советской разведки в 30-е годы. Остросюжетные эпизоды, окрашенные романтикой подвига, показывают политическую убежденность и стойкость разведчиков, их самопожертвование ради высоких целей строительства нового, справедливого общества. С профессиональной точки зрения сюжет показался довольно авантюрным и малоправдоподобным. Однако поднятые архивные материалы подтвердили реальность описываемых событий и незаурядность личности автора. Появилось желание лично познакомиться с ним.

Встреча состоялась на служебной квартире. В гостиную неторопливой, слегка шаркающей походкой (следствие инсультов) вошел высокий седой старик с мягкой улыбкой, которую не скрывали усы и волнистая борода. Улыбались и голубые глаза, доброжелательно, но несколько настороженно.

Почувствовав в собеседнике заинтересованного коллегу по прежней профессии, с которым, не нарушая установленных в разведке принципов, можно открыто говорить о своей прошлой работе, Дмитрий Александрович невольно воспользовался отдушиной. Разговор принял откровенный, доверительный характер и вышел далеко за рамки обсуждаемых сюжетов. За несколько часов неторопливой беседы он рассказал о своих юношеских годах времен гражданской войны, нищете и унижениях в эмиграции, опасностях, неожиданных поворотах и радостях успехов в нелегальной разведке, муках в тюремных застенках, борьбе за выживание в лагерях — обо всем, что вызвало в нем острую потребность оставить после себя след в сердцах и сознании людей. Рассказ был эмоционален. Трагические сюжеты перемежались с комическими сценами, профессиональные оценки дополнялись психологическим анализом и философскими взглядами на жизнь. Лукавая усмешка сменялась подчас блеском с трудом сдерживаемой слезы.

Дмитрий Александрович произвел на меня глубокое впечатление как человек, осознавший историчность процессов, через которые его прогнала судьба. Он не озлобился из-за несправедливости и жестокости по отношению к нему определенных инстанций и людей, хотя остро переживал это. С гордостью и удовлетворением вспоминал он полные опасности трудные годы работы в подполье. Повествуя о них, он полагал, что ничего особенного не делал, работал, как все. Для меня же было ясно, что это незаурядный, выдающийся разведчик, которому сопутствовал успех, так как он жил своим делом, и в нем выработался своеобразный инстинкт, обеспечивавший ему удачу и кажущееся везение в самых острых ситуациях. Увлеченный работой, он даже не знал, что ему так и не было присвоено полагавшееся воинское звание.