Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

В те дни по всей России пробежала волна "низвержений епископов"; Синод был завален петициями с мест с требованиями выборного епископата. Члены нашего Волынского Епархиального съезда протелеграфировали Обер-Прокурору Львову такое же требование.

Открылся Съезд в помещении женского духовного училища. Перед началом занятий был молебен в церкви. Я сказал "слово" о новой жизни, об обновлении церковной жизни, потому что Церковь не оторвана от общенародной русской судьбы; закончил заявлением о том, что считаю свое присутствие на Съезде излишним, так как будет обсуждаться вопрос о желательности или нежелательности меня как управителя епархии.

В президиум вошли: младший священник Житомирского собора о. Захарий Саплин (председатель), диаконы, псаломщики и одна делегатка — Н.И.Оржевская (от женских организаций).

В первую очередь встал вопрос обо мне. Матросы и солдаты яростно напали на меня: "Черная сотня", "старорежимник…" и т. д. Дебаты длились целый день. Секретарь обещал известить меня, как только резолюция будет проголосована. Я прождал оповещания до полуночи и, взволнованный неизвестностью, лег спать. Среди ночи меня разбудил келейник: "Со Съезда делегация…" В первую минуту я решил, что сейчас услышу весть недобрую… Делегация прибыла в составе о. Саплина, диакона, псаломщика и Н.И.Оржевской. К моему удивлению, постановление Съезда оказалось прямо противоположным тому, к чему я приготовился. Н.И.Оржевская торжественно прочитала следующее постановление Съезда [68]:

"Господину Обер-Прокурору Святейшего Синода.

Первый Свободный Епархиальный Съезд Волынского духовенства и мирян в открытом заседании своем, состоявшемся 14 апреля 1917 года, по выслушании ораторов, осветивших политическую и церковно-общественную деятельность Архиепископа ЕВЛОГИЯ, в связи с возбужденным Городским Исполнительным Комитетом ходатайством об удалении его из Волыни, после всестороннего обсуждения вопроса нашел предъявляемые к Архиепископу обвинения недоказанными, а основания Комитета для ходатайства об удалении Архиепископа, как лица, угрожающего общественному спокойствию, недостаточными и наоборот, считает постановление Городского Исполнительного Комитета об удалении Архиепископа ЕВЛОГИЯ производящим большое смущение в среде населения не только г. Житомира, но и всей Епархии и голосованием своим, почти единогласным (196–6), выразил доверие Архиепископу и постановил: просить Святейший Синод, а в Вашем лице Временное Правительство, об оставлении Архиепископа ЕВЛОГИЯ на Волыни как Архипастыря любимого, уважаемого и искренно-православным людям желанного.

Председатель Съезда Священник Захарий Саплин".

Съезд прошел бурно. В результате — куча сумбурных протоколов и всякого рода постановлений: об уравнении псаломщиков в каких-то правах и проч. Весь этот материал мне был доставлен, я принял его к сведению, — этим дело и кончилось.

В начале лета политическая судьба Волыни начала изменяться. Украина стала "самостийной", в Киеве организовалась Украинская Рада. Мы попали в зависимость от нового политического центра.

Общее положение в епархии становилось все хуже и хуже. В деревнях грабежи и разбой, в уездах погромы помещичьих усадеб и убийства помещиков. Случалось, что в праздник деревня отправлялась в церковь, а после обедни всем миром грабила соседние усадьбы. Престарелый князь Сапега, известный на всю округу благотворитель, человек культурный и доброжелательный, вышел к крестьянам и хотел вступить с ними в переговоры, но какой-то солдат крикнул: "Да что его!.." — и убил на месте. Почуяв кровь, толпа озверела и разгромила его усадьбу. Особенно неистовствовали в прифронтовой полосе. Тут была просто вакханалия. И немудрено! Все вооружены, все на войне привыкли к тому, что человеческая жизнь ничего не стоит… Куда девалось "Христолюбивое воинство" — кроткие, готовые на самопожертвование солдаты? Такую внезапную перемену понять трудно: не то это было влияние массового гипноза, не то душами овладели темные силы…

Мы все теперь жили в панике. В Житомире еще было сравнительно тихо, но и у нас — увидишь солдата, думаешь, как бы пройти незамеченным, чтобы не нарваться на оскорбление.

Во главе Губернского управления стоял уже не губернатор, а "губернский староста" — так переименовали председателя Земских управ, к которым после революции перешла губернаторская власть (у нас "старостой" был некто Андро). В сущности, власти уже не было, жизнь держалась лишь силой инерции — и надвигался всероссийский развал…

Украинскую Раду в то лето (1917 г.) возглавлял бывший подольский семинарист Голубович; Министерство исповеданий — "бывший епископ Никон", мой сотоварищ по Московской Духовной Академии [69]. Перед войной он занимал место викарного епископа в Кременце (после него был назначен епископ Дионисий, ныне православный митрополит в Польше) и оставил по себе весьма дурную память в связи с одной скандальной историей в женском духовном училище… Разными неблаговидными происками он добился избрания в IV Государственную думу. В Петербург добежали слухи о Кременецком скандале, и его перевели в Енисейск. Он перевез с Волыни ученицу духовного училища и беззастенчиво поселил ее в архиерейском доме. Население возмущалось и всячески проявляло свое негодование. Когда вспыхнула революция, епископ Никон снял с себя сан, превратился в Миколу Бессонова, "бывшего епископа Никона", и тотчас с ученицей обвенчался. По возвращении на Украину он стал сотрудничать в газетах в качестве театрального рецензента и подписывал свои статьи "бывший епископ Никон — Микола Бессонов", не делая исключения и для рецензий об оперетках. Его брак кончился трагично. Жена его была найдена в постели мертвой, с револьверной раной. Бессонов нахально похоронил ее в Покровском женском монастыре. Покойнице на грудь он положил свою панагию, в ноги — клобук; на ленте была отпечатана наглая, кощунственная надпись.

А теперь Микола Бессонов был Украинским Министром исповеданий!! От него поступали бумаги, а Епархиальному управлению приходилось вести с ним деловую переписку. Это было так противно, что я решил съездить в Киев и переговорить с Председателем Рады Голубовичем. Он был сын священника. Мне казалось, что, апеллируя к прошлому, к семейным традициям, к памяти его отца, — я, может быть, добьюсь удаления Бессонова.

Я высказал Голубовичу мое глубокое возмущение назначением Министром исповеданий ренегата, человека, осквернившего сан. Однако на мою просьбу пожалеть Церковь и ее защитить он не отозвался, ссылаясь на техническую осведомленность Бессонова в делах церковного управления.