Королевы второго плана - Сергей Владимирович Капков
Увы, даже эта победа не смогла помешать разрушению труппы изнутри. Начались интриги, жалобы, доносы, бурные дебаты. В конце концов Быков и Лёвшина ушли из театра, после чего жизнь «Семперанте» пошла на спад.
Новым руководителем театра стал Валентин Смышляев. В 1933 году те, кто остался с ним, составили труппу нового Московского драматического театра. Актеров начали учить по системе Станиславского, о которой они ничего не знали, состоялось сближение с труппой МХАТа. А в 1936 году в Москве закрыли сразу несколько театров. В том числе и Московский драматический – из-за того, что коллектив отказался выехать на два года на гастроли на Дальний Восток по приглашению маршала Блюхера. Не выдержав удара, Валентин Смышляев в том же году умер от инфаркта; ему было сорок пять лет.
Следующий адрес – Московский областной драматический театр им. А. Н. Островского, который называли еще 4-м колхозным. Открыли сезон пьесой Гусева «Слава», где Екатерина Мазурова играла Марию Петровну Мотылькову. Ее муж Николай Морозов, с которым они познакомились в «Семперанте», – летчика Маяка. Коллектив жил как большая семья, условия были очень тяжелыми. Колхозный театр был рожден для единственной цели – нести искусство в деревню. Вот и несли: по разбитым дорогам, и в зной, и в стужу, на чем придется. Выступали в неотапливаемых клубах, нередко застревали на дороге по пояс в грязи. В одну из таких поездок сломалась машина. Артистов поздно ночью подобрал случайный грузовик, привез в клуб. А зрители ждут с шести часов! Не расходятся! Некоторые женщины пришли с грудными детьми. И когда артисты объявили, что они сегодня не в состоянии сыграть спектакль, что им нужно хоть немного согреться и прийти в себя, в зале начался шум: «Отдыхайте, грейтесь! Мы еще посидим!» А людей в зале столько, что яблоку негде упасть. В общем, сыграли и на этот раз, даже невзирая на плач малышей. И зрители благодарили артистов полночи и на следующий день встречали на улице с радостью.
В 1938 году коллектив возглавил замечательный мхатовский актер Владимир Грибков. Он поссорился с Немировичем-Данченко на гастролях в Ленинграде, где Грибкова вдруг назначили выходить в толпе. Актер возмутился и отказался, и Немирович заявил: «Пока я жив, ноги Грибкова во МХАТе не будет!» Владимир Васильевич оказался обаятельным и дружелюбным человеком, проводил в новой компании и будни, и выходные. Поставил несколько спектаклей. В «Горячем сердце» играл Градобоева, Мазурова – Матрену, а Морозов – Хлынова.
С этим спектаклем был связан инцидент, вошедший в историю советского театра. Екатерина Яковлевна простудилась и потеряла голос. Дублеров ни в одном спектакле у нее не было, а на ближайший день во Дворце культуры Кунцева был назначен ответственный показ именно «Горячего сердца». Актрису повезли по всем врачам, по всем светилам столицы. Везде ей делали какие-то впрыскивания, давали лекарства, но тщетно. И тут Грибков воскликнул: «Эврика! Гримируйся, Катя! Будешь только открывать рот, а слова за тебя будет произносить свободный актер, стоя на виду у публики!» Екатерина заплакала, Николай закричал, что не позволит жене позориться перед публикой, но Грибков был неумолим. Он лично вышел к зрителям и предложил им выбор: отменить спектакль или смотреть его с немой актрисой. Публика выбрала спектакль. Получилось очень даже забавно. Мазурова отыгрывала эмоции, актер читал ее текст, зрители хохотали, а в антрактах актриса ревела навзрыд – сдавали нервы.
В 1960-е Екатерина Яковлевна прочитала в журнале «Театр» статью «Энтузиасты тридцатых годов», где был описан этот случай. Эти актеры действительно были энтузиастами, не жалели себя и не ожидали наград.
А дальше была война…
* * *
Театры эвакуировали. Екатерина Яковлевна Мазурова отказалась покидать Москву наотрез. Устроилась в единственный оставшийся в столице детский театр – Московский областной театр юного зрителя под руководством Владимира Тезавровского, верного ученика Станиславского. При звуках воздушной тревоги и актеры, и зрители вместе спешили в ближайшее бомбоубежище, но звучал отбой, все шли по своим местам, и спектакль продолжался. Днем играли для детей, вечером – для воинов и тружеников тыла.
Бомбежки, пожары, паника, мародеры – всем этим жила Москва осенью 1941 года. В сентябре Екатерина Мазурова писала своей подруге, актрисе Елене Дуловой: «Дорогая Леночка! Ты счастливо живешь в глуши, где-то далеко от всех событий, а мы кипим в котле войны и бомбежек. Ты, друг, жестоко ошибаешься, приписывая мне храбрые поступки. Я трусиха до болезненности, нервы напряжены до последнего предела, но страшное нас ждет еще впереди. Описать всего я тебе не могу – нет слов! Но ты знаешь из газет, что враг на подступах к Москве: Москву зорко хранят, строят на улицах баррикады. Многие бегут и эвакуируются, ну а мы, мелкота, сидим на месте и ждем своего часа… Ночь я не сплю: или бегу в метро, или к сестре Николая, к 10 утра являюсь на работу, а тут такая анархия, что сам черт не разберет. Потом едем выступать с концертом, возвращаемся поздно и снова – метро или сестра. Да и дни далеко не спокойные. Так что сказать, что я живу хорошо или плохо, нельзя. Это не жизнь, а какой-то жуткий сон, от которого хочется проснуться!.. <…> Колю еще не взяли в армию, но мы каждый день ждем повестки, тогда совсем уж мне хана. Одна, совсем одна!.. Пожалуйста, напиши, если буду жива – получу еще твое письмо, но, откровенно говоря, надежды на жизнь мало. Пишу тебе, моя хорошая, и плачу – так жизнь шла тяжело и, кажется, тяжело кончится!..»
Николая призвали 26 октября, а наутро Екатерину отыскал директор театра с известием, что на мужа пришла бронь как на артиста. Через всю Москву бросилась она в Семеновские казармы, но было поздно. Новобранцы уже ушли на фронт.
Зимой Николай приехал на несколько дней домой и соорудил в их маленькой квартирке печку-«пчелку» с трубой, выведенной в окно. Екатерина Яковлевна кипятила на ней чай и варила картошку, если удавалось достать. Ну и, конечно, протапливала комнату перед сном, хотя по углам все равно серебрилась изморозь. Затем утюжила постель, потому что за ночь в холодной кровати можно было заработать воспаление легких. Друзья подарили Мазуровой котенка Мишку, с которым она и коротала минуты отдыха.
Среди писем Екатерины Мазуровой, сохранившихся в Центральном государственном архиве литературы и искусства, несколько датированы началом 1942 года. «Пайка не хватает, а покупать на рынке – денег нет, но мы живем – это самое главное, стало у нас гораздо тише, спокойнее, врага гоним дальше
