Я много жил… - Джек Лондон
Однако на этом «Джунгли» не заканчиваются. Юргис не погибает и знакомится изнутри с гнилостью и разложением промышленной политической машины; но о том, что он увидел и узнал, лучше, чем в самой книге, рассказать невозможно.
Эту книгу стоит прочесть; она может оказать на историю такое же воздействие, как в свое время «Хижина дяди Тома». Да и вообще ее можно назвать «Хижиной дяди Тома» эпохи промышленного рабства. Она посвящена не Хантингтону и не Карнеги, а Рабочим Америки. В ней сила правды, и за ней в Соединенных Штатах стоит более четырехсот тысяч мужчин и женщин, которые добиваются того, чтобы эта книга нашла самую широкую аудиторию за последние пятьдесят лет. Она не просто будет раскупаться — она, безусловно, будет раскупаться, как ни одна другая популярная книга. И тем не менее благодаря одной из особенностей современной жизни, хотя «Джунгли» разойдутся в сотнях тысяч, даже миллионах, экземпляров, журналы не включат эту книгу в списки «бестселлеров». Дело в том, что читать ее будет рабочий класс, и она уже читается сотнями тысяч рабочих. Любезные хозяева, а не следует ли и вам почитать книгу, которую читает весь рабочий класс?
РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА
Репортажи из Кореи и Маньчжурии
(Отрывки)
Перевод В. Быкова,
под редакцией И. Гуровой
ПОЕЗДКА В ПХЕНЬЯН
26 февраля 1904 года.
— Покупайте все, что увидите, и готовьтесь ехать в Пхеньян!
Вот какими словами меня встретили в Чемульпо, едва я сошел на берег. Это была первая фраза, которую я услышал на моем родном языке, после восьмидневного плавания вдоль корейского побережья в сампане — рыбачьей лодке — с командой из местных жителей.
Говоривший был одним из двух иностранных корреспондентов, добравшихся сюда раньше меня. Я стал третьим. Еще пятьдесят, не меньше, должны были прибыть из Японии, как только им удастся найти судно, которое доставило бы их сюда, чем и объяснялся полученный мной совет.
— Я здесь уже две недели, — добавил он, — и запасся всем необходимым: лошадьми, переводчиками, носильщиком — всем.
Война шла уже неделю, хотя я услышал об этом только сейчас. В дороге я надышался угара от жаровни и теперь ничего не соображал. Дома, люди, европейские блюда — все это казалось непривычным и непонятным, тем не менее я приступил к экипировке. Путешествовать предстояло на лошадях, а я не умел ездить верхом. Джонс, от которого я получил вышеупомянутый совет, и Маклеод — второй корреспондент — принялись обучать меня.
Их методика оказалась весьма интересной — для мапу (конюхов), рикш, кули и всяких зевак, собравшихся у «Грандотеля». Джонс и Маклеод подъехали на спокойных китайских лошадках. Но для меня они раздобыли великолепного жеребца. Едва взглянув на него, я пришел в восторг. Мое сердце преисполнилось гордости. И я как-то не придал значения тому, что под уздцы красавца держало два мапу. Я взобрался в седло. Зрители с хохотом кинулись врассыпную. Many отпустил коня, и я поскакал.
Нет, я не полетел как из лука стрела. Мой путь скорее следует уподобить полету бумеранга, пущенного с огромной силой и скоростью. Я сворачивал то направо, то налево, описывая круги, налетая на сугробы, сметая со своей дороги всех встречных всадников (которые никак не могли угадать, какая дорога моя), и вытворял бог знает что.
Но отнюдь не по своей вине. Я старался всего лишь заставить лошадь скакать вперед, но удавалось мне только кое-как усидеть в седле. Какая-то лошадь укусила моего коня. Он укусил ее в ответ, встал на дыбы, залязгал зубами и принялся бить передними копытами по воздуху.
— Правильно, старина! Действуй в том же духе! — крикнул мне Джонс.
У меня не хватило дыхания поблагодарить его, но мой конь сделал это за меня — он совсем немного не достал передними копытами Джонса по заду. Джонс поспешно описал на своей лошади полукруг Мой конь кинулся за ними, норовя ударить Джонса копытом или укусить. Джонс хлестнул его по морде. Я изо всех сил натягивал поводья, но без толку. Джонс ускакал вслед за Маклеодом, а я помчался за ними, свернул с утоптанной дороги в мягкий снег, и вокруг меня забушевала метель. Два мапу кинулись к нам и повисли на голове моего коня, а я соскользнул на землю и отскочил в сторону. Я взглянул на часы. Представление длилось четыре минуты, хотя я голову отдал бы на отсечение, что оно продолжалось по меньшей мере полчаса. Все мои кости и мышцы болели и ныли. Сердце стучало, как будильник, и я никак не мог отдышаться. Утро было очень холодное, но пот по мне струился градом: я чувствовал, как его капли скатываются по спине, а лицо у меня было мокрое, словно после душа.
— Возьмите его лошадь, а ему отдайте вашу, — предложил Маклеод Джонсу.
Джонс замотал головой, и мой конь, гарцуя, удалился в сторону отеля между двумя мапу, лица которых отнюдь не сияли радостными улыбками.
— Вам, старина, требуется кроткое, покладистое животное, — заметил Джонс.
Он мог бы этого и не говорить. Как раз такое условие я и поставил им перед началом урока.
И все это предшествовало отъезду на поля сражений русских с японцами.
— Во всяком случае, — объявил я, — хотя я и увидел эту лошадь, но покупать ее не буду!
Я нанял переводчика — с испытательным сроком. Право, не знаю, почему мне в голову пришла счастливая мысль поставить это условие: по-английски он, казалось, говорил безупречно. Этот японец вызубрил свою вступительную речь с
