Марк Твен - Автобиография

Флоренция, Италия, 19 февраля. Миссис Мэри Уилкс, вдова контр-адмирала Уилкса, ВМС США, умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Именно такие вот траурные объявления помогают мне осознать, как долго я живу. Они разгоняют туман с дороги моей жизни и дают мне ухватить краем глаза ее начало – увидеть на мгновение те события, что кажутся невероятно далекими.

Когда я был мальчиком десяти лет, в той деревушке на реке Миссури, которая в те времена была неизмеримо далека от любого места, имя исследователя Уилкса было у всех на устах – точь-в-точь как сейчас имя Рузвельта. Сколько шуму оно наделало, и какая замечательная слава! Каким далеким и неслышным стало оно теперь! А слава потускнела и свелась к традиции. Уилкс открыл новый свет и был вторым Колумбом. Этот мир потом превратился главным образом в лед и снег. Но он не весь был льдом и снегом – и в наши дни мы заново его открываем, и мировой интерес к нему ожил. Уилкс был удивительным феноменом в другом отношении, ибо он отправился путешествовать на своих судах по земному шару и видел собственными глазами его отдаленнейшие уголки, сказочные страны – названия и места, которые существовали скорее в виде призраков и слухов, чем в виде реальностей. Но теперь все ездят в эти места на прогулки и летние экскурсии, и из этого невозможно извлечь никакой славы.

Одним из последних визитов, что я нанес во Флоренции – с тех пор минуло два года, – был визит к миссис Уилкс. Она прислала мне письмо с приглашением, и мне казалось главой из романа и чем-то невероятным, что я вижу нежное лицо той, что делила с мужем его давно увядшую славу. Мы беседовали о повседневных вещах, но мыслями я был далеко. Я путешествовал среди метелей, плавучих льдин, туманов и тайн Антарктики вместе с молодым тогда мужем этой очень пожилой женщины. Ничего примечательного не было сказано, ничего примечательного не случилось. Тем не менее редко какой визит впечатлял меня так сильно, как этот.

Вот приятное и желанное письмо, которое погружает меня в события старины.

«Ноллвуд,

Уэстфилд, Нью-Джерси,

17 февраля 1906 года.

Мой дорогой мистер Клеменс!

Я бы хотела сказать, как я благодарна Вам за статью, которую Вы написали однажды, давным-давно (в 1870 или 1871 году), о моем деде, Энсоне Бурлингейме.

Перебирая интересные семейные документы и письма, которые перешли в мое владение этой зимой, глубже всего я была впечатлена Вашим вкладом. Очевидно, эта заметка была вырезана из газеты. Я нашла ее вклеенной в альбом, и она подписана Вашим именем. Я перечитывала ее вновь и вновь. Мне кажется, она яснее, чем что-либо, высвечивает то, что я слышала или читала о личности и подвиге моего деда.

Семейные традиции все труднее и труднее передаются в устном предании. Дети младшего возраста слишком нетерпеливы, чтобы выслушивать семейные истории, а когда они становятся достаточно взрослыми, чтобы понимать их ценность, то частые повторения, а также новые интересы и ассоциации, похоже, уже притупили… нет, не память, а непосредственность и радость от рассказов о старине. Так что, если нет ничего написанного и сохраненного, сколько всего остается утраченным для детей из добрых деяний их отцов.

Возможно, Вам будет приятно узнать, что после стольких лет слова, которые Вы написали о «хорошем и очень, очень крупном человеке», запали в сердце кого-то, для кого эта слава близка и драгоценна.

Вы пишете: «Короткая история мистера Бурлингейма – ибо ему было только сорок семь лет – читается как сказка. Успехи, сюрпризы, счастливые события его жизни происходили все время, и каждый новый эпизод был всегда шагом вперед по сравнению с предыдущим». Похоже, это было истинной правдой, и об этом интересно услышать, хотя в этой правде звучит печальный голос Судьбы. Но как мне в достаточной мере возблагодарить Вас за такие слова: «Это был человек в полном смысле слова: справедливый, великодушный, благородный во всех своих проявлениях и инстинктах, человек великого ума, свободный, глубокий и могучий мыслитель. Он был выдающимся, весьма и весьма выдающимся человеком, масштабно одаренным по натуре. Обстоятельства преданно содействовали ему, и он доблестно управлялся в любой ситуации»? Как, в самом деле, отблагодарить мне Вас за эти слова или выразить, насколько глубоко они меня тронули и как искренне я постараюсь передать это моим детям?

Мое искреннейшее благодарное пожелание, чтобы Ваша слава была такой же священной и неприкосновенной, как и эта. Не просто той абсолютно нетленной славой, что Вам суждена, а милой, сладостной и драгоценной славой для Ваших родных и близких, той безупречной славой, которую Вы приписываете моему деду и которую никогда не сможет понять тот, кто не был близок ему по духу.

С надеждой когда-нибудь познакомиться с Вами,

Это письмо переносит меня на сорок лет назад, к моей первой встрече с тем мудрым, честным, гуманным и обаятельным человеком, великим гражданином и дипломатом Энсоном Бурлингеймом. Это было в Гонолулу. Он прибыл на своем судне, по пути с его великой миссии в Китае, и я имел честь и пользу находиться в его обществе ежедневно и постоянно в течение многих дней. Это был красивый, статный, элегантный мужчина в расцвете своей мужественности, видеть которого доставляло большое удовольствие; человек дружелюбный и весьма приятный. Его взгляд на мир и происходящие в нем события был широк как горизонт, а разговор дышал достоинством и красноречием; он не касался общих мест, ибо общих мест в его стиле мышления не было. Бурлингейм был не узколобым политиком, а крупным и благородным государственным мужем. Он служил не только своей стране, но также и Китаю, сохраняя справедливый баланс. Он работал ради справедливости и гуманизма. Все его методы и средства были чисты, все его мотивы высоки и прекрасны.

У него были красивые глаза, глубоко посаженные, говорящие, – глаза, которые были мечтательны в момент покоя, которые могли лучиться и убеждать, точно глаза влюбленного; глаза, которые, я полагаю, могли уничтожать, когда он гневался. Это, бесспорно, испытал на себе в свое время задира из конгресса Поттер (так, кажется его звали). Поттер задирал и оскорблял всех, всем бросал вызов, всех терроризировал и был в Вашингтоне эдаким местным заправилой. Но когда он бросил вызов новому молодому конгрессмену с Запада, то наконец нашел в нем скорого и горячего соперника. Бурлингейм принял ближний бой, и Поттер, принеся извинения, прекратил свои нападки – под дружный смех нации.