Буря в полдень - Антанас Томасович Венцлова
В театры мы зачастую ходили вместе с Цвиркой. Он становился страстным поклонником московских театров. Тогда еще можно было увидеть всю старую гвардию МХАТа — Качалова, Москвина, Тарханова, Книппер-Чехову и многих других актеров с мировыми именами. Ставили классический репертуар русской и мировой драматургии, пьесы Островского, Чехова, Горького, инсценировки Толстого и Достоевского, произведения Шекспира, Шеридана, Гольдони. Успехом пользовались и пьесы советских авторов, написанные на военную тематику. Оперные театры, Большой и его филиал, показывали привычный репертуар — «Князя Игоря», «Евгения Онегина», «Пиковую даму», «Кармен» и многие другие знаменитые оперы, а из балетов чаще всего шло «Лебединое озеро». Мы посещали и концерты в Консерватории на улице Герцена или в Зале имени Чайковского на площади Маяковского, где выступали лучшие ансамбли, скрипачи, пианисты, певцы Москвы. Очень часто в антракте представления или концерта конферансье сообщал новейшую сводку, и были слышны залпы очередного салюта… Это были удивительные, незабываемые вечера — живая Москва, живая страна, живое искусство великой державы…
Наша дружба сейчас была тесной и теплой, тем более что почти все мы уже жили в одном городе. Мы проводили беседы о вышедших из печати или подготавливаемых книгах, о коллективных сборниках. В обсуждениях и литературных беседах участвовали Нерис и Цвирка, Гира и Корсакас, Шимкус и Балтушис, Драздаускас и Межелайтис… Это был творческий, трудолюбивый коллектив, который выполнял немалую пропагандистскую работу. Главной целью нашей пропаганды была свобода всей Советской страны, а вместе с ней и нашей Литвы…
Это не означает, что наша жизнь была сплошь официальной. Очень часто она искрилась остроумием, на ходу рождались анекдоты…
Захожу я как-то к Гире, который вместе с женой жил в гостинице «Москва». Вижу — Гира взволнованно бегает по комнате, то и дело повторяет:
— Нет, нет, как хочешь, а я не согласен… Этот вопрос для меня имеет принципиальное значение, понимаешь?
— Что у вас случилось? — вмешался я.
— Вот послушай, дружище, — обращается Гира ко мне. — Мы с женой все утро спорим. Положим, поэт женат. Имеет ли он право иметь еще и свою «музу»? Скажи, дружище, твое мнение очень важно для нас…
— Я бы на этот вопрос ответил положительно, — пошутил я.
— Вот видишь, видишь, — кипятится Гира, — и товарищ Антанас поддерживает мое мнение…
— Людас… — строго предупреждает Гирене.
— Нет, нет, говори что хочешь, а я не согласен — и все… Ты только подумай, возьми всю историю литературы… У Данте была Беатриче… А Петрарка с его Лаурой… Да, наконец, Адам Мицкевич и Марыля… Нет, нет, я этот вопрос считаю принципиальным и не уступлю… «Муза» поэту необходима, вот видишь, и товарищ Антанас поддерживает меня…
Я не мог не улыбнуться, а семейный спор продолжался, и, кажется, всерьез…
Большую радость доставили литовцам, жившим в Москве и вне ее, подарки прогрессивных литовцев. Америки, дошедшие до нас поздней осенью 1943 года. Башмаки, одежда, сигареты «Честерфильд» и замечательные безопасные лезвия — это сейчас всем пришлось очень кстати. Комиссия, созданная нашим правительством, распределяла подарки и большую часть отправила бойцам дивизии. Немало одежды досталось детским домам. Кое-что получили и мы. Без сомнения, всем нам пригодилась материальная поддержка, но куда сильнее было моральное воздействие. Там, по ту сторону Атлантики, жили наши братья, которые с радостью приветствовали рождение Советской Литвы летом 1940 года и сейчас не остались равнодушными к судьбе своей родины. Они вместе с нами переживали трагедию этой войны, глубоко сочувствовали всем нам, следили за нашими боями и победами, широко освещали в своей печати (которую мы получали в Москве с большим опозданием) боевой путь Литовской дивизии и жизнь литовцев в эвакуации…
Мы очень радовались, что литературное общество литовских рабочих в Америке во время войны издало две крупные книги — «Злейший враг литовского народа» (сборник исторических и научных работ) и подготовленный Корсакасом сборник нашей поэзии и прозы «Литва в огне». По своему объему это были, пожалуй, самые крупные наши издания того времени. Без всякого сомнения, они сыграли немалую роль в формировании антигитлеровских настроений наших эмигрантов в Соединенных Штатах Америки.
Этой же осенью, когда газеты все чаще упоминали Смоленск, я писал:
Через Смоленск — на задымленный запад! На горизонте — Литва. Как он ни горек, пожарища запах, Верю — отчизна жива! Вспыхнуло небо предутренним светом. Наши сверкают штыки. Вильнюс и Каунас скоро с приветом Встретят родные полки. Из лесу выйдут бойцы-партизаны, Дети — из ям, погребов… Нашего знамени бархат багряный — К счастью и радости зов! Голову мать, от печали седая, Сыну уронит на грудь И, обнимая, промолвит: «Ждала я… Сын мой, был труден твой путь!» Красноармеец ребенка обнимет, Заулыбается вдруг: Наше грядущее он подымет, Нету сильней этих рук[22].Я размышлял о детях Литвы, о своем сыне. Найду ли его, когда вернусь? Вопрос был таким тяжелым, что я снова проводил ночи без сна…
Близился новый год, третий новый год без дома… Этот год был тяжелым, как и прежние, но он уже был освещен великой
