Павел Фокин - Маяковский без глянца

Виктор Борисович Шкловский:

Брики очень любили литературу. У них был даже экслибрис. Дело прошлое: тогда экслибрисов было больше, чем библиотек. Но экслибрис у Бриков был особенный.

Изображалась итальянка, которую целует итальянец, и цитата из «Ада». «И в этот день мы больше не читали».

Такой экслибрис уже сам по себе заменял библиотеку.

Лили Юрьевна Брик:

Маяковский стал знакомить нас со своими. Начинали поговаривать об издании журнала. <…>

Маяковский не задумываясь дал ему имя «Взял». Он давно жаждал назвать так кого-нибудь или что-нибудь. В журнал вошли – Маяковский, Хлебников, Брик, Бурлюк, Пастернак, Асеев, Шкловский, Кушнер. До знакомства с Маяковским Брик книг не издавал и к футуризму не имел никакого отношения. Но ему так нравилось «Облако», что он издал поэму отдельной книжкой и предложил напечатать ее в журнале. Каким будет журнал, определил Маяковский. В единственном номере этого журнала были напечатаны его друзья и единомышленники, поэтому журнал назвали «Барабан футуристов». <…>

Брик напечатал во «Взяле» небольшую рецензию на «Облако» под заглавием «Хлеба!»: «Бережней разрезайте страницы, чтобы, как голодный не теряет ни одной крошки, вы ни одной буквы не потеряли бы из этой книги – хлеба!»

Это было первое выступление Брика в печати. <…>

Обложку журнала сделали из грубой оберточной бумаги, а слово «Взял» набрали афишным шрифтом. При печатании деревянные буквы царапались о кусочки дерева в грубой бумаге, и чуть не на сотом уже экземпляре они стали получаться бледные, пестрые. Пришлось от руки, кисточкой подправлять весь тираж.

Маяковский напечатал во «Взяле» первое стихотворение «Флейты-позвоночник». Писалась «Флейта» медленно, каждое стихотворение сопровождалось торжественным чтением вслух. Сначала оно читалось мне, потом Осипу Максимовичу и мне, а потом уже остальным. Так было всю жизнь почти со всем, что писал Маяковский.

Каждое стихотворение «Флейты» Маяковский приглашал меня слушать к себе. К чаю гиперболическое угощение, на столе цветы, на Маяковском самый красивый галстук.

Виктор Борисович Шкловский:

Маяковского ведь никто не издавал.

Первыми издали Бурлюки, но эти книги продавались как курьез.

Лили Юрьевна Брик:

Володя в первые дни отнесся к Осе как к меценату. Даже обманул его, назвал большую сумму за печатание «Облака» и прикарманил оставшиеся деньги. Но это только в первые дни знакомства. Володя был в отчаянии, когда через много лет выяснил, что мы знаем об этом обмане и хотя он был давным-давно позади, хотя между нами была уже полная близость и рассказала я ему об этом как о смешном случае и оттого, что к слову пришлось, а могла бы и не рассказывать, так как это было давно забыто.

Да и тогда, когда это произошло и мы с Осей узнали про это, мы отнеслись к этому весело, и нас это со стороны тогдашнего Володи нисколько не удивило. Слегка обжулить мецената считалось тогда в порядке вещей.

Владимир Владимирович Маяковский. «Я сам»:

Один Брик радует. Покупает все мои стихи по 50 копеек строку. Напечатал «Флейту позвоночника» и «Облако». Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек.

С тех пор у меня ненависть к точкам. К запятым тоже.

Лили Юрьевна Брик:

Смешно сказал лингвист, филолог И. Б. Румер, двоюродный брат О. М.: «Я сначала удивился, куда же девались знаки препинания, но потом понял – они, оказывается, все собраны в конце книги». Вместо последней части, запрещенной цензурой, были сплошные точки.

«Кафе поэтов»

Василий Васильевич Каменский:

Осенью (1917 г. – Сост.) я вернулся в Москву. Вскоре, вместе с Гольцшмидтом, отыскал на Тверской, в Настасьинском переулке, помещение бывшей прачечной. Решили организовать здесь «Кафе поэтов» – такой клуб-эстраду, где могли бы постоянно встречаться и демонстрировать свои произведения в обстановке товарищеского сборища.

Энергично взялись за генеральную переделку. Стены и потолок выкрасили в черный, бархатный цвет. И по этому фону пошла роспись.

Маяковский, когда приехал, нарисовал на стене красного слона с закрученным хоботом и на животе надпись: Маяковский. А над входной дверью вывел цветными буквами:

Широким шествием излейтесь в двери.

Я вывел кистью цитату из «Разина»:

И сегодняВ полете волненийВспоминая Степана привычку,Станем праздноватьТризну гонений,Распевая – Сарынь на кичку.

Бурлюк над дверью женской уборной изобразил ощипывающихся голубей и надписал:

Голубицы, оправляйте перышки.

На стенах кафе он начертал краткие лозунги: «К чорту вас, комолые и утюги!», «Доите изнуренных жаб!».

Даже Хлебников (теперь перебравшийся на жительство в Москву) взялся за кисть <…>.

В течение пяти дней бывшая прачечная превратилась в «Кафе поэтов», расписанное лучшими художниками и поэтами. <…>

Мы любили свою «хижину ковбоев», как называл кафе Маяковский.

Бывало так, что Володя выступал здесь в течение вечера по десяти раз: то читал стихи, то вступал в спор по вопросам политики, то «разговаривал» с публикой.

«Разговаривать» он очень любил.

– Ну, что ж, давайте разговаривать на тему – кому чего надо? Кто что желает? Или, например, кто какие стихи пишет? Вот тут сидит особая планета поэзии – Витя Хлебников. Это ведь совершенно замечательный, просто гениальный поэт, а вот вы его не понимаете. Вам больше нравятся Северянины, Вертинские. Дешевая галантерея: брошки из олова, розовые чулочки, галстучки с крапинками, цветочки из бумаги. Вся эта лавочка свидетельствует о том, что у вас нет вкуса, нет культуры, нет художественного чутья. Почему же все это происходит? Где взять вкус и культуру? Вот давайте поговорим.

И начинается острый разговор.

Защитников Северянина и Вертинского находится много.

Маяковский знает об этом и потому хлеще и резче нападает на любителей поэтической парфюмерии, противопоставляя ей поэзию революционного, общественного значения, поэзию огромной художественной деятельности.

Владимир Владимирович Маяковский. Из письма Л. Ю. Брик, середина декабря 1917 г.:

Главное место обрывания «Кафэ Поэтов».

Кафэ пока очень милое и веселое учреждение. («Собака» первых времен по веселью!) Народу битком. На полу опилки. На эстраде мы (теперь «я», Додя и Вася до Рожд<ества> уехали. Хужее). Публику шлем к чертовой матери. Деньги делим в двенадцать часов ночи. Вот и все.