Анри Труайя - Эмиль Золя

Александрина в порыве великодушия подарила меданский дом службе государственного призрения, с тем чтобы в нем устроили ясли.[279] Казалось, собственное горе научило ее сочувствовать чужим несчастьям. Она сблизилась с Жанной и детьми, в которых видела словно бы отражение мужа. Когда она упоминала о двух сиротках, ей случалось называть их «мои дети». Вскоре, исполняя желание покойного, она добилась того, чтобы Денизе и Жаку было позволено носить фамилию Золя. Тогда же, договорившись с их матерью, она официально учредила «совет друзей», который собрался в мэрии под председательством мирового судьи. Выйдя после заседания на улицу, Альфред Брюно увидел, как удаляются рядышком, словно лучшие подруги, две женщины, присутствием которых была отмечена жизнь Золя.

Вскоре Жорж Клемансо стал председателем совета министров. Он немедленно назначил бывшего отщепенца Пикара военным министром, а затем по предложению Жореса, Бретона и Прессансе внес на рассмотрение парламента проект закона, предписывающего перенести прах Золя в Пантеон. Несмотря на возражения Барреса, пылкого и гнусавого депутата от крайне правых, проект был принят подавляющим большинством голосов.

Узнав об этом, Александрина почувствовала себя польщенной и вместе с тем опечалилась. Она возвела на Монмартрском кладбище двухместную гробницу: для мужа, который там уже покоился, и для себя, когда настанет ее час присоединиться к нему. При мысли о том, что ее разлучат с останками ее дорогого Эмиля, ей казалось, будто ее лишают самого драгоценного, что только у нее есть. На вопрос адвоката Леблуа, который поинтересовался, не лучше ли будет, щадя чувства госпожи Золя, попытаться отсрочить исполнение закона, Альфред Брюно запальчиво воскликнул: «Это было бы недостойным отступлением. В этом случае следует забыть о каких бы то ни было личных чувствах и думать лишь о символическом значении этого закона, о дани уважения, которую вся нация воздаст гражданскому мужеству и литературному гению Эмиля Золя!»

Александрина нехотя смирилась. Взяв на себя руководство действиями, Альфред Брюно и Демулен отправились в Пантеон, чтобы выбрать там место для упокоения Золя, поближе к Виктору Гюго. Архитектор Нено должен был разработать оформление. Накануне официальной церемонии, в пять часов вечера, Альфред Брюно и Демулен стояли на Монмартрском кладбище у могилы, с которой уже сняли плиту. Когда останки Золя поднимали на поверхность, оказалось, что дубовый гроб, внутри которого был заключен свинцовый, начал крошиться, надо было заменить его другим. Альфред Брюно начал терять терпение, поскольку, с одной стороны, его ждали в Пантеоне жена, дочь и кое-кто из близких друзей, а с другой – он получил несколько анонимных писем, в которых его предупреждали о том, что «патриоты» сбросят катафалк в Сену, как только он въедет на мост. Но опасения его не оправдались, перевозка прошла под наблюдением полиции без всяких затруднений. Однако когда катафалк прибыл к Пантеону, площадь перед ним уже была заполнена ревущей толпой. Восторженные возгласы перемежались оскорблениями и угрозами.

Немногочисленные приглашенные на церемонию окружили Александрину, Жанну, детей, чету Дрейфусов. Все они медленно поднялись по ступеням величественного сооружения, украшенного тридцатью двумя колоннами. Внутри ждал огромный катафалк, на который опустили гроб. Простояв там несколько минут в молчании, семья удалилась, предоставив друзьям, когда-то стоявшим у смертного одра Золя, в последний раз побыть рядом с ним в этом пышном окружении.

На следующий день, 5 июня 1908 года, погода стояла великолепная. Приближаясь к Пантеону, Альфред Брюно увидел войска, уже собравшиеся, чтобы воздать последние почести великому писателю. В половине десятого раздалась барабанная дробь, запели трубы. Один за другим начали прибывать высшие чины государства. Президент республики Фальер, председатель совета министров Клемансо, все министры, представители всех органов управления и суда. Гастон Думерг произнес краткую речь, в которой восхвалял верность Золя: «В первую очередь он думал о своей родине, о ее славе, о ее чести; он хотел, чтобы она занимала почетное место среди прочих наций!» Затем его сменил Клемансо, провозгласивший: «Встречаются люди, способные дать отпор могущественнейшим правителям, но очень мало людей, способных противостоять толпам… таких, кто осмелится, когда требуют сказать „да“, гордо поднять голову и сказать „нет“».

После речей и оркестра («Марсельеза», «Походная песня», траурный марш из «Героической симфонии», прелюдия из «Мессидора») приглашенные вышли на площадь перед Пантеоном, где должен был начаться военный парад. «Патриоты» из Лиги, подстрекаемые Барресом и Леоном Доде, кричали и размахивали палками. Внезапно грянули два выстрела. Дрейфус пошатнулся, тем временем нападавшего уже задержали в толпе: бездарный журналист из крайне правых по фамилии Грэгори. К счастью, Дрейфус оказался всего лишь легко ранен в руку. Войска прошли стройными рядами. Генералы отсалютовали шпагами. Знамена склонились. Можно было поверить в то, что официальная Франция всегда любила и почитала Золя.

Теперь оставалось лишь опустить гроб в крипту. За гробом шли только Александрина, Жанна, дети и десяток ближайших друзей. Гроб поместили в третью крипту по левой стороне, в южной части Пантеона, где уже покоился прах Виктора Гюго. Когда могильный камень был установлен на место и засыпан цветами, кучка людей поднялась наверх по извилистой лестнице при тусклом свете фонаря. Александрина задыхалась под своей траурной вуалью. Она не только не испытывала гордости во время этой светской канонизации – ей казалось, будто она только что во второй раз потеряла мужа. До этого он, даже мертвый, принадлежал ей. Отныне он принадлежит всем. Чем больше росла и крепла слава Золя, тем чаще его жена спрашивала себя, что общего между этим застывшим в республиканской торжественности персонажем и простым, добрым, чистосердечным человеком, нежным и вместе с тем упрямым, рядом с которым она провела тридцать восемь лет своей жизни. Она дала себе клятву посвятить остаток своих дней охране памяти об усопшем: создание Общества друзей Золя, паломничества в Медан, симпозиумы, открытие памятников – ко всему этому она будет причастна. Роль вдовы возвышала ее в собственных глазах и оправдывала ее одинокое существование.

А пока, выйдя на свежий воздух, она невольно зажмурилась, ослепленная залившим Париж летним солнцем. Рядом с ней Жанна, Дениза, Жак – ее новая семья.[280] Обернувшись и глядя на темную громаду Пантеона, Александрина все сильнее жалела о том, что Золя, человек толпы, света и движения, «итальянец» Золя останется запертым в этом ледяном сооружении, предназначенном для лучших сынов Франции. И все же она была полна надежды. Она уже предчувствовала, что поклонники писателя станут искать его не в храме бессмертия, где покоится его прах, но в книгах, где он навсегда останется живым.