Анна Маркова - Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России

а) Свое послание митрополит Сергий начинает такими словами: «Одной из забот почившего Святейшего отца нашего Патриарха Тихона перед его кончиной было поставить нашу Православную Церковь в правильные отношения к советскому правительству». Сделав такое заявление, митрополит Сергий, естественно, чувствует безусловную необходимость подтвердить его какими-либо словами самого Патриарха. И, конечно, для этого ему не было ничего проще и доказательней, как сослаться прямо на существование такого предсмертного волеизъявления почившего Патриарха, как предсмертное «послание», где желание «правильных отношений к советскому правительству» в духе митрополита Сергия выражено как нельзя более сильно. Но, вместо того чтобы сослаться на какие-либо слова Патриарха, находящиеся в его предсмертном «послании», митрополит Сергий не находит ничего лучшего, как сослаться на слышанную им когда-то из уст Патриарха в частной, домашней беседе фразу: «Нужно бы пожить еще годика три». Фраза эта сама по себе, конечно, не содержит ничего другого, кроме желания Патриарха «пожить еще годика три». А для чего «пожить» – она не говорит. Митрополит Сергий совершенно произвольно дает этой фразе смысл надежды Патриарха в эти «годика три» установить «правильные отношения к советскому правительству», и так же произвольно утверждает, что эту фразу Патриарх высказал, «умирая». Что эта фраза действительно принадлежит Патриарху, это правда. Но все, кто близко стоял к Патриарху, могут засвидетельствовать, что они эту фразу не раз слышали из уст Патриарха задолго до смерти и совсем в другом, обратном, смысле: этой фразой Патриарх выражал надежду, которой жили все тогда в Советской России, – надежду на скорое падение советской власти, скорое восстановление мирной, нормальной жизни для всех, и прежде всего для Русской Церкви, и желание дожить именно до этого момента. Если бы митрополит Сергий признавал подлинность предсмертного послания Патриарха Тихона, то, конечно, он воспользовался бы соответствующими сильными и вполне доказательными словами этого «послания» и не был бы вынужден ссылаться на не имеющуюся никакого отношения к делу устную фразу Патриарха из области его частных домашних разговоров, выискивая в них смысл совершенно обратный тому, который они в действительности имели в устах Патриарха.

б) В середине послания митрополит Сергий снова ссылается на волю почившего Патриарха: «Теперь, когда наша Патриархия, исполняя волю почившего Патриарха, решительно и безоговорочно становится на путь»… и опять явно уклоняется от ссылки на предсмертное послание, хотя так естественно и необходимо бы было ему к выражению «исполняя волю почившего Патриарха» добавить: «выраженную в предсмертном послании».

в) Возражая против убеждения (которое, как митрополит Сергий хорошо знал, разделялось почти всем народом), что утверждение советской власти является каким-то недоразумением случайным и потому недолговечным, митрополит Сергий имел для себя в предсмертном патриаршем «послании» авторитетнейший аргумент в решительных словах этого документа: «Советская власть – действительно народная, рабочая, крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая»; и если он не счел для себя возможным сослаться на эти как бы патриаршие слова, то, конечно, только потому, что не признавал этого «послания» подлинным.

г) К фразе послания митрополита Сергия – «мы помним свой долг быть гражданами Союза не только из страха, но и по совести, как учит нас апостол» – как бы нужно было для убедительности сделать добавление: как и почивший Патриарх в своем предсмертном послании «молил нас подчиниться советской власти не за страх, а за совесть». Если бы «предсмертное послание» было подлинным, митрополит Сергий едва ли бы упустил сделать такого рода авторитетное для русских людей патриаршее подтверждение своих мыслей.

При более подробном анализе послания митрополита Сергия можно бы сделать еще ряд такого рода сопоставлений с «предсмертным посланием», которые с решительной убедительностью говорят, что митрополит Сергий решительно отрицал подлинность этого «послания» и явно и сознательно игнорировал его. Мог ли допустить это Тучков, если бы патриаршее «послание» было подлинным, если бы он мог предъявить митрополиту Сергию подлинный оригинал послания с подлинною подписью Патриарха? Конечно, нет. В этом случае, конечно, и соглашение с митрополитом Сергием о легализации Патриаршего Управления не состоялось бы, и самое послание митрополита Сергия не увидело бы света. Требовать же и настаивать, чтобы митрополит Сергий оперся в своем послании на документе фальшивом, было уже не в интересах Тучкова. Если бы митрополит Сергий в своем послании обосновал свой новый курс церковной, в отношении советской власти, политики, на директивах этого «послания», то вся энергия церковной оппозиции против этого курса неминуемо сосредоточилась бы на дебатах по вопросу о подлинности этого послания, что было теперь не только не в интересах, но, наверное, и опасно для дальнейшей карьеры слишком смелого большевистского фальсификатора из ГПУ.

Возвращаясь, в заключение, к священному моменту кончины Святейшего Патриарха Тихона, на основании всего вышеизложенного, должно с решительностью отрицать правдивость пущенного народной молвой и нашедшего веру у ряда зарубежных биографов Патриарха Тихона слуха, что будто бы Патриарх Тихон был отравлен агентами ГПУ, а не скончался естественной смертью. Как совершенно очевидно из представленной мною истории происхождения подложного «завещательного послания», ГПУ в лице Тучкова в данный момент было как нельзя более сильно заинтересовано не в смерти Патриарха, а как раз в обратном, в том, чтобы Патриарх был еще хотя бы несколько времени жив, чтобы его еще можно было бы так или иначе принудить подписать желанное советской власти послание. Святейший Патриарх умер естественной смертью, но в то же время и поистине мученической. В течение всего своего семилетнего управления Церковью он постепенно сгорал в огне непрерывных внутренних забот, волнений, мук и страданий за гонимую Церковь. В последний же период его жизнедеятельности, начиная с освобождения из заключения, эти внутренние муки и страдания достигли крайней степени; удар за ударом, которые наносились в этот период его сердцу бесконечными и непрерывными провокационными требованиями и угрозами Церковному Управлению со стороны ГПУ, медленно, но верно сокращали дни его жизни. Последним и окончательным ударом по его многострадальному сердцу было покушение Тучкова самыми настойчивыми угрозами взрыва всего Церковного Управления принудить его согласиться на издание послания в той редакции, которую Патриарх считал для себя решительно неприемлемой. В крайне тяжелом сознании страшной опасности, непосредственно нависшей над Церковью, Святейшему Патриарху понадобилось крайнее напряжение всех душевных сил, чтобы решительно отклонить предъявленное ему требование. Но этого последнего напряжения уже не выдержало осложненное в своей деятельности, больное грудной жабой сердце, и он скончался блаженной кончиной великого страдальца за Русскую Церковь.