Яков Свет - Колумб

Что ж, вероятно, в полдень, 6 апреля 1503 года, Адмирал и вправду услышал небесный глас. Он был в бреду, и душа его страстно жаждала чуда. На Ямайке, девяносто дней спустя, речь посланца божьего была вставлена в письмо их высочествам. И назидания ради Адмирал вложил в уста господнего глашатая упреки королевской чете…

Удивительно, однако, иное. Человек, который с высоты габии вел беседу с небом, с великой энергией и огромным мужеством в последующие дни спасал своих спутников и свои корабли, и его распоряжения были продуманны и действенны. Адмирал счел за благо не оставлять на реке Белен часть людей — горький опыт крепости Навидад научил его многому — и дал приказ: провести «Гальегу» через бар и доставить на рейд всех, кто еще оставался в поселении. Но «Гальегу» пришлось все же бросить на месте ее стоянки, река снова обмелела. Людей и грузы перевез на рейд Диего Мендес. «Я, — писал он, — взял два каноэ, соединил их жердями, положенными поверху, и укрепил их веревками. А затем, при тихой погоде, подтаскивая каноэ на бечеве, мы доставили на корабли все имущество и людей» (24, 475).

ЗАПАДНЯ НА ЯМАЙКЕ

16 апреля 1503 года три корабля покинули устье Белена. «Я отправился в путь, — писал Адмирал, — с именем святой троицы в пасхальную ночь на прогнивших, сплошь дырявых и изъеденных червями кораблях… без лодок, без снаряжения, а предстояло либо пройти морем семь тысяч миль, либо погибнуть в пути с сыном и братом и большим числом людей» (24, 457).

Необходимо было добраться до Санто-Доминго — королевская чета милостиво дозволила зайти туда в случае крайней нужды на обратном пути — и отремонтировать корабли. Но Адмирал полагал, что от устья Белена он прямым путем не дойдет до Эспаньолы, помешают восточные ветры. И он решил спуститься вдоль Панамского берега возможно дальше к востоку, а затем направиться к Эспаньоле, взяв курс на север. Это было верное решение, но, опасаясь критических замечаний недоброжелателей, Адмирал счел нужным заранее их отпарировать.

«Пусть же теперь, — писал он, — те, кто пятнал меня и поносил меня, задают мне вопросы, находясь в безопасности в Испании — а почему вы поступили так именно, а не иначе? Хотел бы я, чтобы они сопутствовали мне в этом плавании…» (24, 457).

До 1 мая корабли все время шли вдоль панамского берега на восток. В конце апреля флотилия вступила в Дарьенский залив — морской тупик, огромный треугольник, вершина которого упирается в тот участок материковой земли, где панамский берег встречается с карибским берегом Колумбии. До места стыка Адмирал не дошел. И он не знал, что с востока, со стороны Венесуэлы к Дарьенскому заливу в 1501 году приплыл бывший севильский законовед Родриго Бастидас. Стало быть, покидая эти берега, Адмирал все еще тешил себя надеждой на обретение желанного пролива, ведущего в Индийский океан. Если бы Адмирал прошел на восток и юго-восток еще миль сто — сто пятьдесят, он вступил бы в самую вершину Дарьенского залива и убедился бы, что берег круто поворачивает на север и северо-восток. Однако у мыса, который: Адмирал назвал Мраморным (вероятно, это мыс Пунта-де-Москитас современных карт), решено было дальше вдоль панамского берега не плыть, и корабли взяли курс на север. Произошло же это потому, что кормчие сочли, будто флотилия так далеко зашла к востоку, что перемахнула через меридиан Санто-Доминго, хотя на самом деле до этого меридиана еще оставалось пятьсот с лишним миль.

Адмирал же вынужден был согласиться с кормчими, на этот раз решимость покинула его, быть может, потому, что он был невероятно истомлен долгим плаванием и истерзан лихорадкой.

Итак, флотилия двинулась на север. Следуя этим курсом, Адмирал 12 мая вышел не к Эспаньоле, а к Кубе, точнее, к архипелагу Сады Королевы. Между тем на всех кораблях обшивка пришла в такое состояние, что, по словам Фернандо Колона, напоминала пчелиные соты.

Суда чудом держались на плаву, всем было ясно, что флотилию надо завести в удобную гавань. Адмирал все же надеялся на западный ветер и три недели лавировал у кубинских островов. В конце концов решено было идти к Ямайке, и 25 июня 1503 года Адмирал ввел свою флотилию в бухту Санта-Глория (ныне она называется Сент-Аннс) на северном берегу этого острова. Корабли заведены были на песчаный берег, укреплены подпорками и стали на долгие месяцы сухопутным убежищем экспедиции.

116 моряков выброшены были на обитаемый остров. Обитаемость не очень радовала Адмирала. Рядом находилось индейское селение, очень мирное, но главе экспедиции ведомы были повадки его спутников — ангельски кротких аборигенов они могли довести до белого каления. Прокормить орду изголодавшихся людей было делом нелегким. Провиантскую часть взял на себя добрый гений экспедиции Диего Мендес. Он ушел за припасами к восточной окраине Ямайки, раздобыл там лодку-долбленку, привез много всевозможной снеди, а затем вступил в торговые сношения с местными индейцами.

Был установлен обменный курс для торговых операций. Одна лепешка кассавы отдавалась за два стеклянных шарика, две утии (зверьки, подобные кроликам) шли за вязальный крючок, меру кукурузы приобретали за бубенчик.

7 июля 1503 года Адмирал написал свое знаменитое письмо, не питая, однако, надежды на скорую доставку его в Кастилию. По существу, экспедиция очутилась в западне, своими силами корабли отремонтировать было невозможно, а пускаться в плавание на этих источенных червями посудинах равносильно было самоубийству.

Некоторые выдержки из этого письма мы привели уже выше. О тоне и стиле адмиральского послания по этим отрывкам можно составить себе довольно ясное представление. Остается лишь добавить, что по своей сумбурности оно намного превосходит не слишком «упорядоченные» письма Адмирала времен третьего плавания.

Неоднократно и по разному поводу Адмирал вспоминает о своих злосчастьях, порой открыто, порой намеками обвиняя во всех этих бедах королевскую чету. Неоднократно твердит он о несметных богатствах новооткрытых земель и в одном месте, говоря о мирских благах, произносит сентенцию, которая по праву может быть признана девизом всех рыцарей первоначального накопления.

«ЗОЛОТО СОЗДАЕТ СОКРОВИЩА, И ТОТ, КТО ВЛАДЕЕТ ИМ, МОЖЕТ СОВЕРШИТЬ ВСЕ, ЧТО ПОЖЕЛАЕТ, И СПОСОБЕН ДАЖЕ ВВОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ДУШИ В РАЙ» (24, 461).

Да, этот гимн золоту вырвался из самого нутра нового Ясона, который привел полчища аргонавтов в заморские земли. Но собственную душу он не мог ввести в золотой рай; в эти знойные июльские дни на дальней и чужой земле он, «одинокий, больной, томимый печалью», признавался, что не ради почестей и прибылей отправился в это плавание. «Надежда на то и другое умерла во мне», — писал он, и смерть этой корыстной надежды пугала его и лишала опоры.