Олег Куваев - Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку

Теперь я живу в писателях. Работаю и в кино — может быть, что смотрела? — пара фильмов по моим сценариям прошла по Центральному телевидению. Давно собираюсь в Киров. Да и в Котельниче надо побывать. Повидал я много разного народа, но, ей богу, таких чудиков, как наши вятские, не видал. Так Что горжусь я тем, что вятский. В Москве их, кстати, много в литературном-то мире.

Вот так. Странная штука жизнь. Давно ли, кажется, валяли дурака в школе, и хорошо помню, что я поочередно был безумно влюблен то в тебя, то в подружку твою, так сказать, был недельный график — и вот уж жить-то осталось последнюю треть. Ох хо хо!

Живу я как-то не очень устроенно. В геологи я пошел по убеждению, но потом вклинилась литература, и эти две профессии совмещать оказалось невозможным. Уехал из Магадана, но все равно каждый год там бываю — не могу отвыкнуть от Чукотки, от Колымы. В геологах, да и сейчас, впрочем, зарабатывал я шальные деньги, начал было одно время спиваться, но потом скучно стало пить то, образумился. Да и времени много это требует, а литературная страсть все-таки выше других.

Жениться как-то не успел. Путешествую много. И много в свое время печатался в журнале «Вокруг света». С него все это и началось.

Смешное было детство. О нем я ничего не писал — как-то не могу. К старости, наверное соберусь.

Ты умница, что написала. Так что уж теперь меня не забывай — старого и потрепанного бродягу с Чукотки. Думаю, как-нибудь свидимся. Разумеется, друг друга не узнаем. Смешно, честное слово.

Галька! Спасибо за письмо. Я почувствовал, что у тебя в семейной жизни что-то неладно. Знаешь, если у женщины в семье все в порядке, так она, конечно, вспоминает о бывших одноклассниках, но написать им — это откладывается «на потом».

Странное дело я очень слабо помню (для профессионального писателя) детство, но твой почерк узнал. Во втором письме. А Любок Ступниковых ведь было две: одна большая и толстая, вторая — маленькая и ехидная.

Должен сказать тебе комплимент: ты оказалась самым верным товарищем с тех дальних времен. Ну, и второй комплимент — то, что у тебя хватило решимости бросить все и уйти с чемоданчиком. Знаешь, ведь большинство «нонешних» почему-то считают квартиру и холодильник гораздо большим, чем гордость и нравственная основа самой жизни. И в результате превращают бытие свое в ад или в какое-то подобие половой тряпки, о которую другой вытирает ноги, без гордости и решительности нет настоящей женщины.

Я много езжу, как-то легко схожусь с людьми, и, видимо, моя вятская круглая рожа располагает к откровенности. Посему в башке у меня сидят тысячи биографий, наблюдаемых и выслушенных во всех дырах от Аральского до Чукотки и от Памира до Карелии.

Тут дела — с последних чисел июня я или отправлюсь на паруснике в загранплавание до 15 августа. Маршрут больно хороший Копенгаген, Гдыня, Дувр, Портсмут и еще Испания. Или на пару месяцев на Чукотку. Надо. А в августе или начале сентября надо бы в Юму. У меня ведь там мать похоронена, могила ни на что не похожа. Вот заказал плиту мраморную, надо привести все это в порядок. А там и Киров рядом.

Не унывай. Жизнь наша начинается в неизвестности и кончается в неизвестности. А в том коротком промежутке, когда мы ходим, что-то говорим и даже думаем, надо прожить по возможности твердо и достойно. Так что не тоскуй по этому босяку, которого бросила.

Вишь, как я по старой дружбе тебя морально поддерживаю? То-то. Будь здорова. Из связи не уходи, пиши.

Сдравствуй!

Как видишь, уже говорю с импортным акцентом, ибо через два дня отбываю.

Вернусь из загранки в середине августа. Дальнейшее бытие окутано мраком неизвестности, туманом тайны и прочими кирпичами, которые лежат на крыше и ждут, когда я мимо пойду. Все-таки надеюсь поехать в Вятку. Родина-то — она ведь не баран чихнул. Юма — это тебе не Париж, а гораздо ближе душе и животу.

Завидую, что будешь ты вести нормальный и правильный образ жизни на сенокосе. Я ведь ж-ж-жуткий сенокосильщик был. И последний мой подвиг, когда уже в студентах я единолично накосил отцу на корову. Во!

Эй! Вот ведь умора — все меня приветствуют с возвращением с загранки, а я нигде не бывал. Судно ушло раньше, оставив меня с загранпаспортом в кармане. Так что все мое загранплавание обошлось мне в две глупые недели в Риге и покупке пары ненужных мне костюмов.

Эх, дела а. Ведь говорил внутренний голос: «Плюнь ты, Олег, на эти Копенгагены, езжай на Чукотку». Не послушался. А мне внутренний голос еще ни разу не врал. Так что ни Чукотки, ни Копенгагена. Но во всем есть оборотная сторона. С горя начал новый роман. Опять же съездил в Вятку и наконец-то соорудил матери памятник. Получилось так, что в Юму поехал я не один, а аж втроем. Ну и раз людей я привез, так и обратно надо было их отвезти.

Не ехать же было в Киров втроем то. Но на сей раз Юма (следовательно, и Киров) оказалась почему-то гораздо ближе. Зимой я надеюсь быть там снова — побегать за зайцами надо и в Кирове надо быть. Дали мне адреса для покупки избы, избу-то надо заводить. Может быть, севернее Кирова в Коми АССР будет глухое место. Мне бы забраться куда, чтобы дичь была, а народу не было. Вот там бы я и торчал.

Заканчиваю сценарий для «Мосфильма» и еще соорудил радиопьесу по роману. Когда ее будут передавать — я тебе сообщу.

Письмо ты написала какое-то беспокойное. Что ты! И плюнь ты ради бога на мою занятость. Уж для кого, для кого, а для тебя у меня время всегда есть. Так и усеки! Усекла? Ну и будь здорова. Привет дочке. Из связи-то не исчезай.

Эх, Галька, Галька дорогая моя одноклассница! Смешной ты человек. «В Кировской области много глухих мест». Это, знаешь ли, пример информации эмоционально окрашенной, но неточной, к сожалению. Вот я шляюсь по разным Сванетиям, Чукоткам и как-то думаю: годы за сорок, и пора вспомнить, что ты — вятский. Пора искать где-то хижину для души. На Чукотке мне это легче, чем на родине, ибо на Чукотке меня знает если не каждая ездовая собака, то через одну точно, и потому могу написать в любую дыру — и ответят.

А на станции Свеча редактор районной газеты долго читал мое командировочное удостоверение в прошлом году, потом попросил паспорт, потом писательский билет, коего я с собой не вожу, и подтверждение, что я спецкорр «Вокруг света» — столичного все-таки журнала. Утверждение мое, что я тут все-таки родился и вырос, воспринял как еще один штрих к общей подозрительной фигуре. А я ведь был трезв, побрит и прилично одет. А он вот меня признать не пожелал. Таково на родине-то.

Ну, это я так. Известность — смешная вещь.

Вчера вот прилетели ребята с Чукотки, и мы с писателем Виктором Николаевичем Болдыревым, большим моим другом, договаривались ехать в Вятку покупать избу возле Юмы. У него, кстати, родственники в Слободском, хорошо бы в Киров заехать. Он бы в Слободской, я бы с тобой поздоровался.