Хьюи Ньютон - Революционное самоубийство

Меня абсолютно не устраивала подобная эксплуатация, и я не собирался гробиться сначала вообще бесплатно, а потом за такие смешные деньги, которые зарплатой и назвать было нельзя. Я выдвинул контрпредложение. Я буду охотно работать, но за справедливую компенсацию — за плату по профсоюзным тарифам. Если они будут платить мне и всем остальным заключенным установленную профсоюзом заработную плату, то я буду с огромным удовольствием работать там, где они мне скажут. Кроме того, я буду оплачивать мое содержание и перестану быть обузой родному штату, хотя он засадил меня в тюрьму совершенно незаконно. Как и следовало ожидать, персонал тюрьмы отказался рассмотреть мое предложение.

Тогда я предложил им еще один вариант — что в рамках воспитательной программы я буду посещать тюремную школу. Хотя уровень моего образования далеко обгонял тот, что могли предложить мне здесь, я знал, что образовательная программа позволить мне получить свободный доступ к местной библиотеке, где я мог бы продолжить пополнять свои знания. Они отказались разрешить мне и это на том основании, что образовательные программы — это привилегия, которую я должен заслужить, сначала поработав как следует в течение неопределенного времени. Другими словами, сначала кнут — потеря человеческого облика, чего они добивались, а потом — пряник, иначе говоря, соблюдение моих интересов. Я опять отказался. Их требования были насквозь пропитаны ложью. Мне было известно, что другим заключенным разрешали сразу начать с образовательных программ. Я также знал, что мне этого не разрешат, потому что они хотели сломать меня. Но я не собирался сдаваться.

В итоге они посадили меня под замок. Это означало, что я сидел в своей камере почти целый день и у меня не было привилегий в столовой. Камеры в Калифорнийской колонии для уголовных преступников запираются на три замка каждая. Один из замков находится под центральным контролем и приводится в действие лишь на ночь. Этот замок закрывается одновременно на всех камерах. При этом раздается характерный громкий звук, который можно услышать в любом уголке тюрьмы. Мы называем это «опустить решетку». Второй замок можно открыть только ключом, который находится у охранника, а ключ от третьего замка достается заключенному. Каждое утро, после «поднятия решетки» (когда во всех камерах открывается первый замок), приходит охранник и открывает камеры. На протяжении целого дня заключенный может свободно выходить из камеры, пользуясь собственным ключом. Поскольку я сидел взаперти, по утрам охранник проходил мимо моей камеры. Мне разрешалось покидать камеру только для похода в столовую, на свидания или по официальному делу, например, когда меня вызывали на дисциплинарную комиссию. Получалось, что я покидал камеру на завтрак с семи до восьми утра, на обед с двенадцати до часу дня и на ужин с пяти до полседьмого вечера. В это время я должен был еще сменить одежду, принять душ и проделать прочие необходимые вещи.

Когда человек сидит под замком, ему отказывают во всех привилегиях. Я не мог ничего купить в столовой, у меня не было сигарет, мыла, дезодоранта, зубной пасты и жидкости для полоскания рта. Мне выдали лишь казенную зубную щетку и зубной порошок. Каждую неделю я получал шесть листов бумаги. На них я мог писать письма любым десяти лицам, внесенным в мой лист посещения. Я получал сан-францисскую газету «Кроникл», причем всегда с опозданием на день, однако и в этом мне время от времени отказывали. Сначала мне не разрешили иметь в камере никакие другие печатные материалы или писать что-нибудь еще, кроме ограниченного количества писем. Но, в конце концов, мои адвокаты добились в суде разрешения, чтобы мне выдали пишущую машинку, а также книги и документы по моему делу. Я продолжал упражняться, устанавливая контроль над собственными мыслями, в чем я довольно преуспел к тому времени.

Содержание меня под замком было способом «наказать» меня за отказ согласиться на рабство. В мастерских колонии делают обувь и автомобильные номерные знаки, а также стирают белье для других учреждений. За эту работу колонии неплохо платят. Если учесть, что заключенные почти ничего не получают, то такая система оказывается немногим лучше рабства. Тюрьма — одна из самых возмутительных форм эксплуатации, которые только существуют, хотя тюремные власти смотрят на эту систему, конечно, по-иному. Лично я рассматривал свое положение не как наказание, а как освобождение от рабской доли. Раз в месяц меня вызывали в дисциплинарный комитет. Меня спрашивали, готов ли я сотрудничать с ними и получить ключ от третьего замка. И каждый раз я отказывался.

Охранники считали, что я обречен на поражение, что я долго не выдержу в таком режиме. В конце концов, ты сломаешься, говорили они мне. Зачем же сидеть в одиночке? Больше того, если я сопротивлялся тюремным порядкам, я гарантированно оставался здесь на все пятнадцать лет.

Сидеть взаперти было терпимо, даже больше, чем терпимо. Мой мозг активно работал. Мне было над чем подумать, и я заполнял дни тем, что размышлял над идеями, о которых впервые задумался еще в Оклендском колледже. Кроме того, моя семья могла часто навещать меня, несмотря на долгую поездку. Согласно правилам, посетители допускались в тюрьму каждый день, за исключением вторника и среды — это были не приемные дни. Если мои адвокаты хотели повидаться со мной, они специально выбирали не приемный день, так что мои родные могли приезжать ко мне в любой приемный день. Благодаря родным, адвокатам и друзьям у меня было довольно много посетителей. С ними я мог видеться с девяти утра до четырех часов дня.

Семья поддерживала меня. Мне очень было нужно их душевное тепло и новости, которые они привозили из внешнего мира. Кроме как в столовой, мне было запрещено разговаривать с другими заключенными, так что газета «Кроникл» служила для меня единственным источником информации. Перевоспитание не способствует укреплению психического здоровья — наоборот. Ты общаешься лишь с тюремным персоналом, а он не заслуживает того, чтобы с ним общаться. Слушать, как они рассказывают о своей философии, или принять их взгляд на вещи — значит дать возможность разрушить себя.

Одну новость я был вынужден собирать по крупицам, и она оказалась печальной. В начале 1969 года, в январе, когда я находился в тюрьме уже около четырех месяцев, были убиты два достойнейших наших товарища из Лос-Анджелеса — Джон Хаггинс и Олпрентис Картер по прозвищу Горбатый. Они были убиты в кампусе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе членами организации Рона Каренги под названием «Соединенные Штаты». Я познакомился с Каренгой, когда еще учился в колледже и состоял в Ассоциации афро-американцев. Потом он переехал в Лос-Анджелес, чтобы создать там культурно-националистическую группировку. Какое-то время деятельность этой группировки была весьма успешной, во многом потому, что Управление полиции Лос-Анджелеса поддержало немало рискованных мероприятий группировки Каренги. Мэр Йорти даже использовал эту группировку как пример прогрессивного развития. На самом деле «Соединенные Штаты» были средством держать негритянскую общину под контролем. Здесь предлагались курсы суахили и что-то вроде религиозной философии. Рекламируя себя как программу по освобождению негров, группировка Каренги в действительности эксплуатировала их.