Виктор Лопатников - Канцлер Румянцев: Время и служение

Наполеон»{202}.

Документ этот поступил к Румянцеву спустя три года после его написания. Всё, что произошло до сих пор, теперь принадлежало истории. Письмо лишь проливало дополнительный свет на цели, которые ставил перед собой Наполеон, и на надежды, которые связывал с именем канцлера. Главное, что следовало из письма, — признание Наполеоном собственной вины перед человеком, ставшим политической жертвой в борьбе, исход которой оказался плачевным для Наполеона и ничтожным для Александра.

Наполеон и далее, уже после крушения, старался выразить Румянцеву признательность. Выполняя волю титулованного узника с острова Святой Елены, графу направили в подарок собрание из десяти фолиантов по искусству из личной библиотеки Наполеона.

Александр I тоже, в свою очередь, предпринимал попытки загладить перед Румянцевым вину за понесенные им унижения, за собственное пренебрежение своим преданным «ближним боярином», отвергнутым им в критический для Отечества период. В письме другу и помощнику Малиновскому Румянцев как-то написал: «Имея в Вас, милостивый государь мой, истинного друга, за долг ставлю уведомить Вас, Император в особенном милостивом ко мне благоволении, и, видя, что старость и дряхлость моя претит мне от дома отлучаться, сам позволил меня в дому моем посетить, и премилостиво со мной обошелся…» (20 ноября 1819 года).

Взгляд Наполеона на реальности, сложившиеся в Европе после войны 1812 года, в которой «проиграла как Франция, так и Россия», — запоздалое признание. Однако ценность его в том, что Наполеон тем самым подтверждает правоту политического курса, который Румянцев пытался проводить на рубеже десятилетия XIX века в интересах двух стран.

Путь общественного служения в той же степени, как и государственная деятельность Румянцева, оказался тернист. Его собирательская, историко-научная деятельность встречала противодействие в кругах, предпочитавших держать народ в невежестве и неведении о его подлинном историческом прошлом. Сколь ни был щедр граф, его благодеяния не могли охватить всех, кто бы этого хотел или в этом нуждался. Себялюбивые интересы людей, оказавшихся вне румянцевской научной среды, становились причиной злонамеренных выпадов и неприязни. Духовная атмосфера в обществе после 1812 года, сопровождаемая разноголосицей мнений, взрывами ура-патриотизма, вытесняла саму возможность реалистических взглядов на прошлое и настоящее. Значительной части российской элиты, воспитанной на былинном фольклоре и мифах, отнюдь не импонировало стремление ученых «румянцевского кружка» прояснить подлинную историю славянства, установить правду об истоках российской государственности. Такие деятели российского просвещения, как Разумовский, Магницкий, свои установки сводили к тому, чтобы сузить, ограничить преподавание истории. Руководящим началом при этом служила мысль, что Отечеству «нужны только храбрые и честные служаки, а невежество и суеверие народных масс — крепчайший щит российской государственности»{203}. «Беспощадные хулы и насмешки некоторых образованных современников стали стихать лишь после его смерти»{204}. Спустя десятилетия российское общество стало узнавать подлинную правду о служении Румянцева на общественном поприще. Начиная с 1830-х годов появляются более или менее систематизированные обзоры, объективно отображающие роль Румянцева прежде всего как организатора и мецената исторической науки.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Как это бывало в российской истории, люди подобного калибра не успели, не смогли или не захотели оставить мемуаров, исповедальных писем, впечатлений о прошлой жизни и ее уроках. Только свидетельства других, документы и факты, а не он сам, позволяют судить о том, насколько Румянцев обладал той силой духа, которая дает нам, современникам, моральное право преклонить колена перед его памятью. Такая судьба и служение — духовный эталон для поколений россиян. Гроздья правды о Румянцеве, разрозненные, вдавленные в грязь, выброшенные на обочину истории, так или иначе прорастают, дают всходы, потому что основу его жизни составляла неистощимая любовь к своему Отечеству.

Николай Петрович Румянцев из той породы россиян, каких нельзя предать забвению. Он — наше духовное наследие, украшение национальной истории, достойнейший пример для поколений. Куда бы ни определяла его судьба, Румянцев думал над тем, как обустроить Россию. Делал для этого всё, что мог: завозил редкие породы тонкорунных овец-мериносов, чтобы сукно, в которое одевали воинов, было теплым и удобным; выписывал из Голландии неведомые в России породы продуктивных коров, получал оттуда луковичные семена; из Португалии — сорта овощей; из Гамбурга — разные виды клеверов; из других мест — саженцы грецкого ореха, пробкового дуба, кедра. Императорскому Вольно-экономическому обществу выделял немалые средства на приобретение новых сельскохозяйственных культур для поощрения тех, кто преуспевал в делах земледелия. В Гомеле основал образцовые заводы — стеклянный, гончарный, прядильный, по выделке тканей, винокуренный, давая тем самым другим пример умелого хозяйствования на скупой и скудной российской ниве. Он заботился об устройстве общедоступных библиотек, просветительская роль которых была особенно актуальна в отдаленных районах. Первая такая библиотека была основана им в Великих Луках в 1813 году.

Румянцев, человек тонкий и незаурядный, остается личностью, до конца непознанной, его жизненный путь овеян тайнами и легендами, да и сам он был причастен к некоторым закулисным событиям эпохи. Составить полное представление о его образе трудно. Сохранились лишь портреты: живописный Дж. Доу и скульптурный В.И. Демут-Малиновского. Произведения талантливых мастеров, созданные в традициях своего времени, однако не дают целостного представления о Николае Петровиче Румянцеве. Свидетельства современников говорят о нем как о человеке, обладающем «сердечной зоркостью», как об «истинном вельможе, несущем в себе остатки старого, лучшего мира» (Н.М. Карамзин). В общении Румянцева отличали спокойствие, сдержанность, благородная откровенность. «Одаренный голосом благозвучным, он говорил плавно, не ища слов, с каким-то спокойствием, с благородной откровенностью; противоречил хладнокровно, с возможной вежливостью, даже и тому, кто в выражениях иногда был колок». Однако его душа и сердце оказывались беззащитными перед тревогами и болью Отечества. Известно, например, как тяжело Румянцев пережил поражение русских войск при Фридланде. Исход переговоров Наполеона I и Александра I в Тильзите не смог повлиять на возвращение его к нормальной жизни. Румянцев был сломлен и не мог оправиться. Возглавить торжественное посольство по итогам Тильзитского мира в Париже императору пришлось доверить другому. Вторжение Наполеона в июне 1812 года в пределы России повергло Румянцева в шок. Он пережил тяжелейший стресс, катастрофически отразившийся на его здоровье.