Рагнар Квам - Тур Хейердал. Биография. Книга I. Человек и океан

«Я не смог удержаться от того, чтобы использовать эту ситуацию. Сохраняя на лице неподвижную маску, наподобие гестаповской, я обошел их всех по кругу, медленно, не произнося ни слова. Остановился перед каждым и смерил его с головы до ног, и ни один мускул не дрогнул на моем лице. Некоторые из них, напуганные до смерти, стояли по стойке „смирно“, причем не только физически, но и духовно, уставившись куда-то мимо меня в воздух. Другие неуверенно отводили взгляд в сторону, третьи смотрели с плохо скрываемой смертельной ненавистью. Передо мной были мужчины от восемнадцати лет до шестидесяти с небольшим, причем некоторые были типы до того отвратительные, что непроизвольно возникали ассоциации с преисподней и самим чертом, а некоторые выглядели как самые обычные люди. Закончив обход по кругу, я направился к выходу и попросил типа, который выглядел самым коварным, идти за мной. Он неуверенно последовал, а остальные стояли и не двигались. В соседней комнате я задал ему несколько нелицеприятных вопросов, а потом поставил его к стене и попросил фотографа снять его с магниевой вспышкой. Этот тип, невысокого роста, с карими, мигающими глазами, в которых затаилась ненависть, и огромным ртом, на котором сияла заискивающая улыбка, оказался нацистским мэром Киркенеса».

На некотором расстоянии от дома стоял небольшой дощатый домик, где были заперты женщины-нацистки. Они ужинали и в страхе вскочили из-за стола, когда дверь открылась и вошел фенрик в норвежской военной форме. У одной из них на голове был тюрбан. Тур понял, что она, видимо, была наголо побрита за «особые отношения» с немецкими солдатами. Еще одна выглядела «типичной активисткой „Нашунал Самлинг“».

«Я спокойно и хладнокровно допросил каждую из них. Это были молодые уличные девчонки, которые с одинаковым рвением бросились бы в объятия русских, английских или немецких людей в военной форме. Соображали они плохо и с политической точки зрения опасности не представляли».

Женщину в тюрбане попросили снять головной убор и встать перед фотографом. Она замешкалась, отвернулась и начала что-то перебирать. Тогда охранник подошел к ней и сорвал тюрбан. «На голове торчком стояли коротенькие черные щетинки. Видимо, ей стало стыдно, и она заплакала».

Выдержать эту сцену было нелегко. «Я чувствовал себя подлецом, Гиммлером в квадрате», — признается Тур.

И почему вообще их держали взаперти? Да просто потому, что они по глупости вступили в «Нашунал Самлинг». «Если бы я был начальником тюрьмы, я бы их немедленно отпустил», — пишет Тур.

Постриженная наголо девушка рассказала ему, что таких, как она, стригли «лондонцы». Туру это не понравилось, «поскольку за все время до его отъезда у самих немцев и волоска на голове не тронули». Она рассказала также, что ей все это было очень обидно, потому что солдаты и пальцем не тронули девушек из богатых семей, за которыми водились и большие грешки.

Встреча с норвежскими нацистами потрясла Тура до глубины души. Он был возмущен их предательством, тем, что они пошли в услужение врагу. Он все время видел перед собой их лица. В памяти запечатлелось лицо мэра Киркенеса, этого убежденного нациста. Для Тура он стал символом всего самого злого на земле.

Эти встречи заставили его о многом задуматься. В дощатом домике перед ним предстали судьбы женщин, совершенно очевидно попавших в ловушку. Тот позор, которому их подвергли, не соответствовал их деяниям, которые объяснялись не желанием творить зло, а потребностью этих несчастных в человеческом тепле, в более хорошей жизни. Образ женщины с тюрбаном на голове как символ случайного, неосознанного пособника нацистов не шел у него из головы. Когда охранник сорвал с нее головной убор, Хейердал почувствовал себя палачом.

Тур, конечно же, был полон презрения к женщинам, жившим в дощатом домике, такого же презрения, какое он испытывал ко всему неуправляемому и безудержному в западной культуре, — на этот раз оно предстало в образе распущенных уличных девчонок. Однако, занимаясь проституцией, они вовсе не стремились стать нацистами. С политической точки зрения они были чистым листом, и поэтому он считал, что их нужно отпустить.

«Человек за бортом!» — раздался громкий крик на миноносце «Замбези». На море жуткий шторм, и дюжина глубинных бомб сорвалась с привязи, одна их них взорвалась и пробила дыру в палубе, остальные катаются вокруг и тоже могут в любой момент взорваться. В попытках как-то обезвредить бомбы, в сутолоке один из матросов упал за борт. Его товарищи видят, как он барахтается в морской пене, кричит и зовет на помощь, но спасательные шлюпки висят на шлюпбалках разбитые штормом, и нет никакой возможности спустить их на воду. Капитан не решился развернуть свое стройное и гибкое судно, в опасении, что оно может перевернуться на следующей большой волне. Сделать, к сожалению, ничего нельзя, и они видят, как матрос исчезает во мраке.

Тур пишет: «Это было ужасающее зрелище!»{414} Но он не задумывается о сиюминутно грозящей ему самому опасности, во всяком случае, не пишет об этом Лив. Несколько раз его чуть не постигла судьба этого матроса — например, когда «Тансберг Касл» налетел на мину, а его по случайности не было на борту, или когда полковник Дал спешно отозвал его с выполнения задания в Смалфьорде, которое оказалось для его товарищей смертельным. А во время шторма все они могли исчезнуть в пучине вслед за этим матросом, если бы взорвались остальные глубинные бомбы.

Может быть, у него действительно девять жизней? Только не надо верить в это самому…

Вскоре после того, как Тур Хейердал покинул Финнмарк, Бьорн Рёрхольт получил приказ вернуться в Лондон для получения новой радиоаппаратуры{415}. Он прилетел в Лондон через Стокгольм и попал в британскую столицу почти одновременно с Туром. Здесь они оказались в центре внимания, ибо были первыми очевидцами, которые могли доложить военным и гражданским властям о ситуации в освобожденной части Финнмарка.

В ночь на 26 января Тур написал довольно горький и язвительный рапорт, и хотя он был всего лишь фенриком, рапорт в тот же день попал на стол верховного главнокомандующего{416}. Бьорн Рёрхольт был допущен с рассказом о своих впечатлениях к самому королю{417}. Интерес к ситуации в Финнмарке проявили не только норвежские власти. Би-би-си также заинтересовалась сообщениями о происходящем в Норвегии.

Презрение фру Алисон Хейердал к немцам стало еще сильнее, когда они оккупировали Норвегию. Она жила по-прежнему в Рустахогде недалеко от Лиллехаммера, где с самого начала включилась в нелегальную деятельность. Ее дом, называвшийся Гранли, находился в стороне от дороги и годился в качестве укрытия для диверсантов и борцов Сопротивления. Со временем Гранли стал местом явки для людей, засылаемых из Англии для связи с местным отделением «Милорга»{418}. Какое-то время подпольщики печатали в доме Алисон свою нелегальную газету «Йеммефронтен»{419}. Иногда нелегальная деятельность принимала такой активный характер, что Алисон приходилось переселяться в Свиппопп, пустовавший с тех пор, как Тур и Лив уехали в Канаду.