Федор Раззаков - Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента

Между тем для Филатова год заканчивался вполне благополучно. В декабре он играл в «Современнике» и продолжал сниматься в «Загоне» и «Забытой мелодии для флейты». В последнем фильме именно в те дни был отснят эпизод, который позднее многими будет поминаться недобрым словом. Речь идет о сцене, где героя Филатова настигает клиническая смерть и он попадает в знаменитый коридор – переход между Этим миром и Потусторонним. Не знаю, как в зарубежном кинематографе, но в советском это был первый эпизод такого рода – раньше ничего подобного не снимали. Длится он почти пять минут и производит мрачное впечатление: герой Филатова медленно идет по этому коридору и встречает умерших людей, которые, как и он, готовятся переместиться на Тот свет. Кроме этого, он встречает и своих родителей, которые умерли уже давно.

Как будет потом вспоминать сам Филатов, сниматься в этом эпизоде он согласился не раздумывая, не держа в уме никаких предрассудков. Для него это была вполне рутинная работа, тем более что играть в кино смерть ему приходилось уже неоднократно. Достаточно сказать, что из тех 19 фильмов, в которых он успел до этого момента сняться, его герои умирали (а вернее, погибали насильственной смертью) в пяти картинах. Так что опыт в такого рода делах у Филатова имелся. Однако было единственное «но»: во «Флейте» героя, которого играл Филатов, звали… Леонидом и первые три буквы фамилии совпадали с его собственной – Филимонов.

Вспоминает Л. Филатов: «Я снимался более чем в тридцати фильмах, и во многих из них моих героев либо убивали, либо они умирали сами. Однако после фильма Рязанова и последующих событий, связанных с моим нездоровьем, многие знакомые и друзья действительно усматривали в этом мистику. Но я такой связи не вижу… Хотя, как знать! Ведь Ахматова же неспроста писала, что нельзя вызывать на себя Смерть, провоцировать… Когда снимали эпизод с чистилищем, я уже был верующим: крестился в 33 года вполне сознательно. Но во время съемок не было ощущения, что мы делаем что-то греховное, что это какое-то святотатство…»

Тогда же Филатов был утвержден в очередной кинопроект: в картину Александра Митты «Шаг», где ему досталась главная роль – доктор Сергей Гусев. Идея этого фильма родилась благодаря журналисту-международнику, видному японисту Владимиру Цветову. Вот как это описывает журналистка Наталья Лагина:

«История эпидемии полиомиелита, поразившей в конце пятидесятых годов Страну восходящего солнца, и борьбы с ней всегда интересовала В. Цветова во время его работы в Японии. Об участниках этой борьбы он рассказал по телевидению в одном из выпусков „Международной панорамы“ (была на советском ТВ такая популярная передача. – Ф.Р.). К началу эпидемии в ряде стран Европы и Японии профилактика полиомиелита проводилась так называемой убитой вакциной, разработанной американскими вирусологами и дававшей 60 процентов гарантии успеха при трехкратном вакцинировании в течение полугода. Советский препарат академика Михаила Петровича Чумакова был стопроцентно эффективен и позволял обойтись без уколов. Его давали ребенку на кусочке сахара. Но мир был наводнен американской вакциной, и западные фирмы делали все, чтобы не допустить советского «конкурента» в свой «бизнес». Только бизнес, а не забота о здоровье подрастающего поколения нашей планеты был в центре внимания фармацевтических концернов. И тогда в Японии была создана силами энтузиастов, прежде всего женщин, специальная фирма, которая стала бороться за советскую вакцину…»

Главную женскую роль в картине исполняла популярная японская киноактриса Камаки Курихара: она играла японку Кейко Мори, у которой сын болен полиомиелитом. Митта хорошо знал эту актрису, поскольку уже успел снять ее в одной из своих картин – «Москва, любовь моя» в 1974 году (второй советский фильм с этой актрисой – «Мелодии белой ночи» (1977) – снимет Сергей Соловьев). Курихара с удовольствием согласилась вновь сниматься у Митты и даже выкроила «окно» в своем плотном гастрольном графике (она была ведущей актрисой театра «Хайюдза»), хотя ее продюсеры были чрезвычайно недовольны этим шагом актрисы, которая срывала этим все их планы.

В эти самые дни Филатов узнает, что Юрий Любимов написал письмо Михаилу Горбачеву (это случилось 22 декабря). В нем режиссер писал: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Благодарю Вас за любезность и внимание к просьбе моих учеников, артистов, друзей, поклонников театра о моем возвращении на родину в мой родной дом – Театр на Таганке. Я был бы рад, если это послужит началом разговора с эмиграцией…»

Хотя на самом деле Любимова тогда раздирали противоречивые чувства: он вроде бы и хотел вернуться на родину, но в то же время и не мог, поскольку против этого выступала его жена, которой заграничное житье-бытье нравилось больше, чем московское, плюс к этому Любимов назаключал на Западе театральных контрактов аж до 1991 года. И срыв последних грозил ему большими неустойками. Поэтому, когда театральный критик Александр Гершкович встретился с Любимовым в Вашингтоне, где режиссер тогда работал над постановкой «Преступления и наказания», и спросил его о планах возвращения на родину, Любимов ответил следующее:

«Еще не знаю. Все гораздо сложнее, чем кажется… У меня есть контракты за границей… А главное, ведь у меня есть семья… Все, увы, слишком запуталось в этом мире… Я ответил своим актерам письмом: мол, дорогие мои, спасибо за приглашение, но сами понимаете, что значит вернуться на пепелище, пусть родное… Все начинать сначала? А выдюжим ли? Ведь и я уже не молод, и вы не те, давайте, мол, все обдумаем как следует, подождем… Может быть, я и поехал бы туда, но с условием, что буду работать и там, и за границей…»

Тем временем наступил 1987 год. Ситуация в Театре на Таганке по-прежнему напряженная. 8 января после спектакля «Вишневый сад» несколько актеров едут к Татьяне Жуковой, чтобы в очередной раз связаться по телефону с Любимовым. В тот вечер там были: Алла Демидова, Давид Боровский с женой, Вениамин Смехов с женой, Мария Полицеймако. Как пишет Демидова: «Мы по очереди говорили с Любимовым. Он возмущался, разговаривал с нами жестко и нехорошо: „Вот вам же разрешили почему-то сейчас говорить со мной“. Нам никто не разрешал – на свой страх и риск. У Давида тряслись руки, но он говорил очень спокойно: „Да, да, Вы правы, Ю.П.“, „это верно, Ю.П.“.

Мы просили Ю.П. написать письмо в Президиум Верховного Совета о гражданстве. Он не согласился, говорил, что все предатели. Я ему попробовала что-то объяснить, он завелся, высказывал все накопившиеся обиды…»

12 января в театре состоялось общее собрание труппы, где выбирался новый худсовет «Таганки». Обсуждался на нем и последний телефонный разговор с Любимовым. Были практически все, кроме Эфроса, который категорически не захотел на нем присутствовать, поскольку нервы его были уже на пределе. Вместо себя он прислал письмо, где честно признался, что больше не придет в театр. Он писал, что ему надоело уговаривать актеров и убеждать их в том, что он не желает им зла. О том, что предшествовало этому письму, вспоминает О. Яковлева: