Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

Приведу отрывок из книги “Бог как иллюзия”, который, подозреваю, мог показаться критикам ожесточенным, злобным или оскорбительным, но мне в нем видится лишь добродушная сатира – укол, шпилька, но бесконечно далекий от разгромного удара или вульгарного оскорбления. Я указал, что католичество, хоть и заявляет о единобожии, иногда склоняется к многобожию: Дева Мария по всем параметрам богиня, а святым возносят личные мольбы, как полубогам, и у каждого есть своя специализация. Затем я продолжил:

Папа Иоанн Павел II причислил к лику святых и блаженных больше людей, чем все его предшественники за предыдущие несколько столетий; особенно он почитал Деву Марию. Его многобожеские симпатии ярко проявились в 1981 году, когда после происшедшего в Риме покушения на его жизнь он приписал свое спасение вмешательству Фатимской Богородицы: “Рука Божьей Матери отвела пулю”. Невольно возникает вопрос, почему она не отвела пулю совсем. Кому-то может показаться, что команда хирургов, оперировавшая папу в течение шести часов, также заслуживает толику признания, хотя, может, и их руками водила Божья Матерь. Но что интересно, так это убеждение папы, что пулю отвела не просто Богородица, а именно Фатимская Богородица. Видимо, Лурдская, Гвадалупская, Междугорская, Акитская, Зейтунская, Гарабандальская и Нокская Богоматери были заняты в то время другими делами.

Допустим, колкий сарказм, но “злобный”? Не думаю, и уж точно не тянет на синдром Туретта. Мне кажется, это честная сатира, и довольно забавная, но на нее смертельно обиделись не только католики, но и заслуженный любимец публики Мелвин Брэгг, нерелигиозный культурный обозреватель, который скоро станет национальным достоянием. Подобная цензура возникает, полагаю, лишь потому, что мы согласились с условностью: религию критиковать недопустимо – даже в порядке беззлобной насмешки, которую я позволил себе в приведенном выше отрывке. Эти соображения блестяще выразил Дуглас Адамс в выступлении экспромтом в Кембридже (см. стр. 453), за несколько лет до выхода книги “Бог как иллюзия”:

Религия… основывается на некоторых представлениях, которые мы зовем священными, или праведными, или как-нибудь еще. На самом деле это значит: “Вот мысль или понятие, о котором не разрешается говорить ничего плохого. Просто нельзя. Почему? Потому что нельзя!” Если кто-то голосует за партию, с политикой которой вы не согласны, то с ним можно спорить до хрипоты – все поучаствуют в споре, никто не почувствует себя оскорбленным. Если кому-то кажется, что налоги надо повысить или понизить, – об этом можно спорить сколько угодно. А вот если кто-то скажет: “В субботу я не могу щелкнуть выключателем”, вы должны отнестись к этому с уважением. Почему так вышло – можно поддерживать либералов или консерваторов, республиканцев или демократов, ту экономическую модель или эту, “Макинтош” или “Виндоуз”, но нельзя иметь свое мнение о том, как началась Вселенная, кто ее создал… нет, это святое! Мы приучены не спорить с религиозными представлениями – но удивительно, какой переполох поднимается, когда это делает Ричард! Все впадают в неистовство – ведь такого просто не положено говорить! Но если трезво поразмыслить, нет никаких причин, почему об этом нельзя было бы спорить точно так же, как обо всем остальном – разве что мы почему-то договорились между собой о таком не спорить.

Я вновь указал на эти двойные стандарты в предисловии к изданию книги “Бог как иллюзия” в мягкой обложке (предисловие строилось вокруг предательской фразы, которую мы слышим так часто: “Я атеист, но…”; я уже упоминал о термине Салмана Рушди “бригада но”). Я сравнивал довольно сдержанные формулировки моей книги со свирепыми нападками, какие мы привыкли видеть в политических публикациях, в театральной и даже ресторанной критике: “самое отвратительное, что побывало у меня во рту с тех пор, как я школьником ел дождевых червей… ”, “самый ужасный ресторан в Лондоне, а может быть, и во всем мире… ”.

Знаменитый отрывок о восьми католических богинях-девственницах – из второй главы “Бог как иллюзия”. А длинный зачин той же главы, несомненно, нанес больше всего обид, и даже, как я уже упоминал, привел к обвинениям в антисемитизме.

Ветхозаветный бог является, возможно, самым неприятным персонажем всей художественной литературы: гордящийся своей ревностью ревнивец; мелочный, несправедливый, злопамятный деспот; мстительный, кровожадный убийца-шовинист; нетерпимый к гомосексуалистам, женоненавистник, расист, убийца детей, народов, братьев, жестокий мегаломан, садомазохист, капризный, злобный обидчик.

Тем не менее, нравится это апологетам или нет, каждое слово в этом списке в высшей степени оправданно. Библия изобилует примерами. Я раздумывал, не привести ли их здесь, но понял, что иллюстраций хватит на целую книгу. Надо же, вот идея: книга! Я не знал лучшего кандидата в авторы такой книги, чем мой друг Дэн Баркер. Я предложил ему – и он ухватился за предложение.

Дэн раньше был проповедником. В предисловии к его книге 2008 года “Безбожие: как проповедник-евангелист стал одним из главных атеистов Америки” (Godless: How an Evangelical Preacher Became One of America's Leading Atheists) я писал:

Молодой Дэн Баркер был не просто проповедником, он был из тех проповедников, с кем бы вы не хотели сесть рядом в автобусе. Он был из тех, кто надвигался на незнакомцев с вопросом: “Вы хотели бы спастись?” Из тех, кто стучится в каждую дверь и на кого хочется спустить собак.

Дэн разбирается в Библии столь же досконально, как Дарвин в своих жуках и усоногих раках, и с восторгом сообщаю, что он принял мое предложение и сейчас пишет книгу, посвященную примерам – с беспощадным разбором каждой строки – на каждое слово из зачина той моей второй главы, по порядку.

Апологеты христианства, конечно, ответят: мы все знаем о досадных и неудобных пассажах Ветхого Завета. Но как насчет[157] Нового Завета? Да, в учении Иисуса можно найти человечную мудрость. Нагорная проповедь так прекрасна – хочется, чтобы побольше христиан ей следовали. Но центральный миф Нового Завета (в котором ради справедливости стоит винить святого Павла, а не Иисуса) столь же возмутителен, как миф о почти-жертвоприношении Авраамом Исаака[158], от которого, может быть, он и произошел. Я говорил об этом в книге “Бог как иллюзия”, а позже вернулся к этой теме в пародии на П. Г. Вудхауса, которую написал для Рождественской антологии в 2009 году. К сожалению, из-за авторских прав я был вынужден изменить имена Дживса, Берти и преподобного Обри Апджона, директора школы Берти, где последний как-то получил премию за знание Писания.

– Вся эта ерунда про смерть за наши грехи и искупление, Джарвис. “И ранами Его мы исцелились”, вся эта чушь. Будучи в своей скромной мере не понаслышке знаком с ранами от розог старого Апкока, я спросил его прямо. “Когда я совершал проступок” – или лучше злодеяние, Джарвис?

– Предпочтение в выборе слов зависит от тяжести провинности, сэр.

– Так вот о чем я – когда меня застигали за совершением какого-нибудь проступка, я ожидал, что неминуемое возмездие по справедливости падет на мой вуфтерский тыл, а не на филейную часть какого-нибудь невинного бедолаги, если вы понимаете, о чем я.

– Безусловно, сэр. Принцип козла отпущения всегда имел сомнительную ценность с этической и с юридической точки зрения. Современная пенитенциарная теория бросает тень сомнения на саму идею возмездия, даже если наказанию подвергается сам злоумышленник. Соответственно труднее оправдать компенсаторное наказание некоего невинного заместителя. Рад слышать, что вы получили должное взыскание, сэр.

– Нет, в самом деле, Джарвис!

– Прошу прощения, сэр, я не имел в виду…

– Довольно, Джарвис. Я не обижен. Ни тени оскорбления. Мы, Вуфтеры, знамениты тем, что умеем вовремя оставить тему. Но я не закончил, у меня были еще некоторые соображения. На чем я остановился?

– Ваши изыскания едва коснулись несправедливости наказания за чужую вину, сэр.

– Да, Джарвис, вы прекрасно выразились. Несправедливость, верно. Несправедливость, вы попали в самое яблочко, это главный приз на любой ярмарке. Но дальше – хуже. Следите за моим рассуждением, Джарвис, как леопард за антилопой. Иисус ведь был Богом, верно?

– Согласно догмату Святой Троицы, провозглашенному древними отцами Церкви, сэр, Иисус был вторым лицом Триединого Бога.

– Так я и думал. То есть Бог – тот же самый Бог, который создал мир, который был оборудован таким количеством разума, что Эйнштейн молча завидовал издалека, Бог всемогущий и всезнающий, создатель всего, что открывается и захлопывается, безупречный образец прозорливости, несравненный кладезь мудрости и мощи – не мог придумать никакого другого способа простить наши грехи, кроме как самому сдаться жандармам и получить по первое число? Джарвис, скажите мне вот что. Если Бог хотел простить нас, почему он нас попросту не простил? Зачем эти муки? Зачем бичи и скорпионы[159], гвозди и мучения? Почему он просто не простил нас? Скажите, Джарвис, что вы об этом думаете?

– Сэр, вы поистине превзошли сами себя. Вы проявили наивысшее красноречие. И, если позволите, вы могли бы пойти еще дальше. Согласно многим высокочтимым пассажам традиционных богословских писаний, главным образом Иисус страдал во искупление первородного греха Адама.

– Черт возьми, Джарвис, вы правы! Помню, как я излагал этот довод с определенным воодушевлением и жаром. Подозреваю, что, может быть, именно он склонил чашу весов в мою сторону и принес мне победу в том конкурсе на знание Писания. Но продолжайте, Джарвис, вы меня удивительным образом увлекли. В чем состоял грех Адама? Подозреваю, он был тот еще фрукт. Измыслил коварный план, чтобы потрясти основы мироздания?

– Предание гласит, что его застали за поеданием яблока, сэр.

– Обчистил чей-то сад? И все? И за это пришлось расплачиваться Иисусу? Я слышал про око за око и зуб за зуб, но распятие за пару яблок? Джарвис, признайтесь, вы успели приложиться к хересу, что оставили для готовки. Вы же это не всерьез, конечно?

– Книга Бытия не уточняет видовую принадлежность похищенной провизии, но в предании издавна утверждается, что это было яблоко. Вопрос, однако, умозрителен: современная наука сообщает, что Адама на самом деле не существовало, а значит, он, предположительно, и не был бы способен согрешить.

– Джарвис, это ни в какие ворота не лезет – не то что в игольное ушко. Хватило бы и того, что Иисус страдал под пытками за грехи кучи других парней. Но все хуже: вы сказали мне, что другой парень был только один. Еще хуже: выясняется, что весь грех этого парня состоял в том, что он стащил из сада пару

“бабуль Смит”. А теперь, Джарвис, вы говорите мне, что негодяя и вовсе не существовало. Размер шляпы – не самое сильное мое место, но даже мне очевидно, что это полная ерунда.

– Я бы не решился употребить этот эпитет, сэр, но ваши слова во многом здравы. Возможно, для облегчения мне следует упомянуть, что современные богословы считают историю Адама и его греха скорее символической, чем буквальной.

– Символической, Джарвис? Символической? Но плети были не символические. Гвозди в кресте были не символические. Джарвис, если бы я, заголившись под розги в кабинете преподобного Обри, воспротивился, утверждая, что мой проступок – или злодеяние, если вам так больше нравится, – был всего лишь символическим, то как вы думаете, что бы он ответил?

– Охотно предположу, сэр, что педагог с его опытом воспринял бы такое оправдательное заявление с щедрой долей скепсиса, сэр.

– И вы, несомненно, правы, Джарвис. Апкок был суровый малый. В плохую погоду шрамы до сих пор побаливают. Но может быть, я недостаточно ясно обрисовал или, если на то пошло, очертил эту самую символичность?

– Сэр, некоторые могли бы счесть ваше суждение слегка поспешным. Богословы, вероятно, утверждали бы, что символический грех Адама не был столь ничтожным – он символизировал все грехи человечества, в том числе и те, которым только предстояло совершиться.

– Джарвис, это уже совершенный вздор. “Только предстояло совершиться”? Позвольте попросить вас вновь обратить свой мысленный взор к зловещей сцене в учительском кабинете. Предположим, я бы заявил со своего наблюдательного пункта, спустив штаны: “Директор, когда вы всыплете мне положенные шесть горячих, могу я смиренно попросить еще шесть, в счет всех других нарушений и грешков, которые я, может быть, совершу, а может, и не совершу в неопределенном будущем? Ах, да, и учтите не только все мои будущие нарушения, но и всех моих друзей”. Джарвис, тут что-то не сходится. Не вырисовывается и не вытанцовывается.

– Надеюсь, вы не сочтете за вольность, сэр, если я скажу, что склонен согласиться с вами. А теперь, если вы позволите, сэр, я бы хотел вернуться к украшению комнаты остролистом и омелой к грядущим рождественским торжествам[160].