Анри Гидель - Коко Шанель

Наряду с этим Габриель могла вести себя эгоистично и тиранически. Накануне 15 августа, прекрасно зная, что Массаро отправляется на отдых, она требует от него сшить ей пару сапожек (это летом-то!). К счастью, у него нашлись готовые, как раз ей по ноге. Но хитрый мастер вручил их заказчице только назавтра – мол, смотри, старался всю ночь! И что же, Коко приняла все за истину. В другой раз, когда Массаро принимал одну из самых ценных для него клиенток, раздался телефонный звонок – это Коко требовала немедленно явиться на рю Камбон и снять мерку у одной из ее манекенщиц. Понятно, что сорваться с места он никак не мог. Освободившись, он немедленно собрался мчаться к ней в студию, как вдруг раздается новый звонок: мол, можете не ехать, манекенщица «загуляла»… И смех и грех!.. Что ж, в его ремесле и не такое видели, удивляться тут не приходится. Вот, например, Барбара Хьюттон,[71] которая в отеле «Ритц» засовывала два пальца в рот и созывала горничных свистом, как какой-нибудь хулиган из Бельвилля скликает окрестную шпану. Или герцогиня Виндзорская – бывшая Уоллис Симпсон, которая требовала титуловать ее исключительно «ваша светлость» и ни разу не соблаговолила заплатить хоть за одно заказанное ею платье… Несмотря на все капризы, прихоти, эгоцентризм, вспышки гнева, злословие, громадное большинство людей, работавших с Габриель, по-видимому, сохранили в своей памяти симпатию к ней, а при воспоминании о ее энергичной личности у них начинали блестеть глаза.

Среди тех, кто в наши дни может поведать самые ценные свидетельства о легендарной кутюрье, следует назвать в первую очередь лиц, соприкасавшихся с нею в общей повседневной работе. Такова мадам Манон, ставшая первой швеей самого важного ателье Дома Шанель. Сколько раз на ее глазах Габриель рвала пройму, которая, как ей казалось, недостаточно освобождала движение рук, уничтожая в одну секунду плод многих часов терпеливого труда. «В радости ничего не сотворишь, только в гневе, – кричала она. – В радости разве только куры хорошо несутся!» И сколько раз Манон, валясь от усталости, захлебывалась от рыданий и клялась навсегда оставить Мадемуазель, но это для нее было невозможно. Мадам Манон признается: она чувствовала, что принадлежит ей. Кстати, Коко остроумно утешила свою жертву:

– Вот это да! Манон уже оплакивает нашу коллекцию… Не рановато ли, а? А впрочем, это добрый знак: будет триумф!

Впрочем, не так уж редки были случаи, когда Габриель переступала порог студии в добром настроении. В ту пору на верхней доске камина высился бюст какого-то английского духовного лица, и у хозяйки студии был «пунктик» лобызать его, оставляя алые следы губной помады на его устах…

– Видите ли, он был сегодня не в лучшем настроении. Надеюсь, теперь он благословит нашу работу!..

Мы уже рассказывали о манере работы Коко, которая никогда не делала предварительных рисунков моделей, а жестами давала указания первым швеям, на которых была возложена задача «выстраивать» модели в общих чертах. После этого, вооруженная знаменитыми ножницами, она пускала свое грозное орудие в ход, отсекая лишнее и добиваясь окончательной строгости, примерно так же, как орудует своим резцом скульптор, отсекая все лишнее от каменной глыбы.

– Никто не умеет рвать так, как Мадемуазель, – говорили вокруг. В этих словах смешивались уважение и комплимент.

Сознавая, сколько зрелищности в этом ее методе работы, Коко в конце концов создала своеобразный номер, который исполняла перед журналистами или Пьером Вертхаймером. Когда объявили о прибытии мосье Пьера, последний, который был отнюдь не простофиля, сообщнически подмигивал мадам Манон; его забавляло, как хрустят с сухим продолжительным шумом наряды, растягиваемые бодрыми руками его старинной подруги.

Хотя манекенщицы проводили на рю Камбон меньше часов, чем швеи, у них тоже была возможность наблюдать Мадемуазель в ее повседневной жизни. Начиная с 1958 года и в продолжение пяти-шести лет «кабина» Шанель[72] могла посоперничать с адрес-календарем французского дворянства: Шанель пригласила на работу Жаклин де Мериндаль, Мими д'Арканг, Клод де Лёсс, Одиль де Круа… Однако цель, которую она преследовала, приглашая к себе на службу представительниц света, отличалась от той, что ставилась ею в двадцатые годы. Если тогда это объяснялось ее желанием социального реванша, то теперь, по словам Клод де Лёсс, она сочла логичным демонстрировать модели на представительницах того сословия, которое будет их покупать. Но, несмотря на все, четыре-пять лет спустя она посчитала, что профессиональные манекенщицы дадут лучшее представление о ценности ее туалетов. А раз так – рассчитать всех этих баронесс и графинь, – возможно, не без некоего самоудовлетворения… Нужно ли говорить, что и к этим молодым аристократкам она подходила с той же крайностью требований, что и к остальному персоналу: так, Клод де Лёсс принуждена была расстаться со своей пышной шевелюрой, так как она скрывала затылок и шею, которые, как считает Габриель, суть «самые прекрасные веши, какие только может показать женщина». Но и это не все – Клод приходилось придавливать при помощи китового уса или бандажа грудь, которая казалась слишком пышной модельерше, творившей наряды лишь под свое мальчишеское сложение.

Ее авторитаризм проявлялся и в приглашениях, которые она имела обыкновение посылать неожиданно и вдруг. И солоно приходилось той, которая имела неосторожность быть занятой в назначенный срок: Габриель начинала на нее дуться, и порою это продолжалось неделями. Часто то или иное лицо приглашалось три-четыре раза подряд, а затем забывалось надолго… В ходе этих застолий Габриель, пользуясь поводом лишний раз блеснуть остроумием, обожала критиковать то одних, то других, взяв со своих сотрапезников клятву не разглашать услышанного за пределами столовой… Среди ее излюбленных мишеней фигурировали собратья по ремеслу, которых она с гримасой презрения титуловала портняжками… К таковым относились Пьер Карден и Курреж, о которых она сочиняла саркастические анекдоты. Только для двоих-троих она милостиво сделала исключение, в частности для Ива Сен-Лорана, о котором говорила так: «Этот малыш пойдет далеко – кстати, он меня копирует; это доказывает, что у него есть вкус». Пополз слух, что он тайком принимает ее…

Другими мишенями ее ядовитых стрел становились критикессы моды. Лиана Вигюэ, служившая манекенщицей на рю Камбон все последние годы, воспроизводит ее слова, услышанные из первых уст: «Они (критикессы) являются целыми табунами на каждый показ коллекций – дурно одетые, дурно причесанные, лишенные малейших признаков женственности; а порою, что решительно всех возмущает, от них еще скверно пахнет. Толстые, некрасивые, они полны зависти к тонким талиям моих манекенщиц и к женщинам, способным платить за модели от кутюр. Но более всего я ставлю им в упрек дурную критику. Не хочу сказать, что они способны одно дурное видеть – у каждого своя точка зрения, – но они попросту не умеют анализировать. Это вполне естественно, когда не знаешь предмета, о котором ведешь речь».