Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают - Марианна Альбертовна Ростоцкая
Почему нашему поколению очень трудно? У нас были другие боги… Режиссура для нас не была профессией – это род деятельности, такой она и должна быть с моей точки зрения.
Многие молодые режиссеры совершенно не думают о нравственном результате фильма. Снять, смастерить половчее и занятнее. А нужен ли именно этот фильм людям? Зачем? Что он прибавит к доброму в нашем мире? Многие у нас готовы снимать что угодно. Любое кино! Поэтому их подчас и невозможно узнать, запомнить.
Я убежден, что культура не может существовать без помощи государства. Государство обязано взять на себя заботу об искусстве, ибо общество нельзя называть цивилизованным, если оно не помогает образованию человека, его духовному развитию, воспитанию его души. Сейчас у нас в кинематографе зачастую и государственные, и спонсорские деньги вкладываются в то, что мешает человеку быть человеком, что развращает его, ухудшает его нравственное состояние, способствует разрушению морали. В цивилизованном мире существуют различные фонды, создаваемые на средства состоятельных людей. Такие фонды, к примеру, позволяют людям бесплатно посещать музеи и библиотеки, организовывать культурные акции, способствовать образованию. Государство не обкладывает эти фонды налогом, так как считает, что именно здесь деньги помещены наилучшим способом с наибольшей пользой для человека. А у нас сейчас крупнейшие музеи, библиотеки, я уже не говорю о театрах и киностудиях, вынуждены любыми способами сами зарабатывать деньги, чтобы выжить. Я думаю, что деловой человек по-настоящему может стать нужным обществу, если сам обладает высокой культурой. Думать только о том, чтобы заработать очередной миллион, по-моему, просто скучно.
Любопытнейшую и даже трогательную форму поддержки киноискусства я обнаружил в Исландии. Национальный кинематограф там только зарождался. Я спросил у режиссера – кстати, выпускника ВГИКа, – на что же может существовать кинематограф в этой крохотной стране с населением 180 000? Оказалось, конечно, помогает государство, но немалый доход приносит и зритель, который находит патриотичным посмотреть фильм своей страны. Он ощущает себя при этом гражданином и патриотом и платит деньги за первый, второй, иногда даже третий просмотр одного и того же фильма, таким образом субсидируя развитие кинематографа своей страны. Я совершенно не призываю из патриотических чувств смотреть все отечественные фильмы. Это может сегодня оказать разрушительное воздействие на зрителя. Но если бы все кинотеатры показали фильмы А. Тарковского, а все люди сочли бы своим долгом посмотреть их, тем самым поощряя материально развитие отечественного киноискусства, разве не принесло бы это пользы и зрителям, и делу? Однако мы преуспели по части критики над советским кинематографом, признанным в мире великим и новаторским. К примеру, в последнее время некоторые кинокритики пытаются изобличить С. Эйзенштейна в конформизме и угодничестве, а приезжает Годар и сразу же в своем интервью называет его величайшим режиссером мира.
Я думаю, что смысл деятельности художника не только в том, чтобы быть в оппозиции и указывать на болячки общества, но и в том, чтобы рождать у людей ощущение идеала, надежды, энергию жизни. Сегодня весь наш кинематограф совершает то, что даже с христианской точки зрения является самым страшным грехом. Нет-нет, я не о порнографии и насилии. Дело в том, что многие современные фильмы рождают в душах людей уныние, которое полностью, без остатка парализует человека, опустошает его. Я не устану повторять, что в конце XX века очень просто убедить человека в том, что жить не стоит. Разными причем способами. Можно истерзать его страхом перед якобы неизбежной атомной катастрофой, оглушить экологическими проблемами, запугать мрачными прогнозами астрономов и энергетиков. А можно внушить и полнейшее равнодушие ко всему происходящему: мол, какое тебе дело, например, до гибели Вселенной, ведь до этого еще 20 000 лет; какое тебе дело и до гибели половины человечества в ядерной войне, ежели есть шанс «просочиться» в другую половину. На мой взгляд, это недостойно художника. Если тебе кажется, что жизнь безысходна, отвратительна и ужасна, уйди сам и не мучай других, у каждого из них хватает своих страданий. Я отнюдь не ставлю этим под сомнение существование трагедии. Но главное в трагедии – это катарсис, очищение через сострадание и ужас. Катарсис не вызывает чувство уныния, он рождает желание и силы противостоять, он возвышает тебя, и ты понимаешь, насколько ответственно быть человеком.
Авторское сострадание, искреннее, неподдельное, – это еще один – важнейший – исток долгой жизни фильма. Ведь всякое произведение искусства живо сочувствием аудитории. А без авторского сострадания оно невозможно. Со-чувствовать! Вместе чувствовать. Стало быть, сочувствие, понимаемое широко, должно рождать влечение зрителей к герою.
В «Белом Биме» особо важные эпизоды, сверхзадачу которых я определял как «уроки нравственности», не тронули бы зрителя, если бы они не вызвали в нем сопереживания, основанного на доверии к Вячеславу Тихонову, к герою, им созданному.
Я чрезвычайно дорожу аплодисментами, которые услышал в Венеции на показе «Зорь»… Был международный фестиваль – многоязычный, чопорный. В зале, где было «темно» от смокингов, шел наш фильм (на русском языке с итальянскими субтитрами), о старшине Васкове и девушках-зенитчицах. Я был убежден в неминуемости провала. Вернули меня к жизни аплодисменты, раздавшиеся в тот момент, когда Женька Комелькова ударила прикладом фашиста, спасая Васкова. Аплодировали не нам, не фильму – сочувствовали Женьке Комельковой, ее поступку. Значит, эмоции победили предубеждения!
Когда-то я услышал определение счастья, с которым абсолютно согласен: «Счастье – это когда труд дает человеку хлеб и радость». В сегодняшней обстановке я окончательно понял, что в свое время все в кино – от осветителей до актеров – работали задаром с точки зрения истинной оценки уникальности и результатов этого труда. Но почему же не жаловались? Именно потому, что на хлеб, в общем, хватало, а работа приносила радость, давала возможность путешествовать, общаться с множеством людей, ни о какой скуке, ни о каком унынии даже в самые тяжелые моменты не могло быть и речи. Истинную радость дает только творческий труд, когда человек осознает свою уникальность, незаменимость, а творческим можно сделать любое дело. Я думаю, что трагедия моего поколения ныне состоит в том, что мы не умеем работать просто за деньги, мы не можем стать абсолютными «профессионалами», когда
