Месть - Владислав Иванович Романов
— Подавится ведь, гаденыш! — пробормотал стоящий позади Левон, и его опасения подтвердились: мальчишка, набив рот, вдруг захрипел, выпучил глаза и стал задыхаться.
— Да сделайте что-нибудь! — вскричал Киров, и охранники, вытащив пацаненка на улицу, схватили за ноги и стали трясти его вниз головой. И этот варварский прием, как ни странно, помог. Пища вывалилась у него изо рта, а еще через несколько секунд он заорал. Две девочки, не дожидаясь, пока их брат опомнится, быстро забрали оставшуюся еду и отнесли старухе. Она дала им по кусочку хлеба, а остальное спрятала под кошму в углу.
Несмышленыша поставили на ноги, он тут же доел с земли все, что вывалилось изо рта, и рванулся в саманку. Не увидев своих богатств на земле, где только что сидел, мальчишка с яростью набросился на старуху и, вцепившись в ее ветхий подол, яростно мыча, стал трясти ее с такой силой, что она зашаталась и чуть не упала. Той же палкой, которой она помешивала варево, старуха с размаху наотмашь ударила наглеца, и он с диким визгом отлетел в сторону, завыл, заскулил от боли, держась за голову, по которой пришелся жестокий удар, но сквозь скулеж и вой он продолжал посылать ей проклятия. Обе девочки, дожевывая хлеб, со злорадством наблюдали за страданиями брата.
Не дожидаясь вопросов от вошедших, старуха, даже не взглянув на них и продолжая помешивать черную жижу в котле, заговорила:
— Ночью места всем не хватает, вот и спят днем, когда родителей нет. А годовалых к груди привязываем. Днем-то и спать лучше, какое-то тепло все же ухватывают. А ночью и рады бы топить, да нечем. Коз уж не осталось. Как эту зиму проживем, ума не приложу, мы-то уж помрем, нам пора, натерпелись, а детишек жалко…
Старуха искоса посмотрела на Кирова, его охранников и зажавшего нос Левона.
— Это убоина, кишки в крови были, вот и суп черный, и вонь идет. Да воды ведь тоже нет. Привозят раз в три дня, попить да на суп, а промыть-то кишки нечем, ну да кровь она полезная… А вы уполномоченные какие?
— Уполномоченные, — отозвался Киров.
— Крупы еще с прошлого года не завозили, — снова монотонно заговорила старуха. — Детишкам бы надо. А наши-то уполномоченные говорят, не положено. Зять мой где-то услышал, что обязаны и крупы давать, пожаловался также одному из приезжих, так его свои-то и побили. Все еще кровью харкает, видно, отбили чего. К зиме, думаю, помрет, очень уж плох стал. У нас в ту зиму сколько, Зин, померло? — спросила старуха у одной из девочек, которая уже скребла картошку.
— Девять с Павликом, — ответила Зина и испуганно посмотрела на Кирова.
— Да, девятерых закопали. Летом-то еще тепло, а зимой в щели снег набивается, и если лютая зима, то и замерзнуть можно. В ту зиму сильные-то морозы дён пятнадцать стояли, так четверо и померзли. И Павлика Господь прибрал, нам все стало полегче, — добавила старуха. — Этого бы изверга кто прибрал, — она кивнула в сторону скулящего пацаненка, — все дочиста сжирает, оглянуться не успеешь, он уже в рот и проглотил, жевать не может, зубов-то нет, так глотает, а желудок, как мельничные жернова, все перемалывает, чего только ни дай…
Она тяжело вздохнула. Малец, услышав, что речь зашла о нем, притих.
— Осенью грозят новую партию пригнать, а где селить? Говорят, в степи выбросят и кто выживет, тот и выживет. Дак трупы весной разлагаться начнут, и волки всю заразу растащут. Вот беда будет…
Киров вспомнил заключенных, которых гнали на Беломоро-Балтийский канал, и жуткую сцену в зале ожидания на одной из ленинградских станций. Он вышел из развалюхи, шагнул к следующей, но Левон его остановил.
— Там так же, — тяжело вздохнув, обронил Мирзоян. — Чего ходить…
— Кто тебе позволил так обращаться с людьми? — с яростью зашипел Киров, наступая на Левона, щеголеватого красавца с узкой полоской усов над верхней губой. Мирзоян в страхе отступил назад.
— Я не всесилен, Сергей Миронович, — с заметным акцентом проговорил Левон. — Тут сколько таких хозяйств! Почти половину всех раскулаченных ссылают в наш край, а этим, сам знаешь, занимается НКВД, я могу лишь пожаловаться прокурору на то, что не соблюдается социалистическая законность. Но сами прокуроры мне говорят: не лезь, Левон, тебя же потом обвинят, что ты защищаешь врагов народа… — он помолчал, опустив голову. — Здесь еще ничего, хоть какие-то дома есть, а в соседней зоне голая степь. Нарыли землянок и живут. Я спросил уполномоченного: нельзя бараки построить? Он сказал, что задавал своему начальству этот вопрос, а начальник ответил: чем больше подохнет, тем лучше. Да что говорить, если у нас свои-то, вольные, живут подчас хуже, я такого повидал, что эта развалюха дворцом паши покажется…
Киров приказал срочно ехать в Семипалатинск. Он вломился в кабинет областного прокурора Веселкина, отменил совещание, которое тот вел, и минут двадцать крыл его последними словами, обвиняя в сознательном вредительстве и планомерном уничтожении здорового контингента спецпереселенцев как необходимой рабочей силы для выполнения сельскохозяйственного плана.
— Я теперь понимаю, почему ваша область стоит на последнем месте в сводках о ходе уборочных работ и хлебосдачи. Потому что вы как должностное лицо, обязанное следить за соблюдением революционной законности, ничего для этого не делаете! Не требуете от управления НКВД делать то, что они обязаны по закону: выстроить бараки для размещения спецпереселенцев с учетом жилищных и санитарных норм. Мы вам не позволим бесконтрольно губить людей! Сытой беззаботной жизни захотелось? Вы ее найдете на Колыме!
И Киров вышел из кабинета облпрокурора, который от страха лишился дара речи.
Еще через неделю Киров получил телеграмму от Вышинского из Москвы: «Веселкин отозван. Временно прокурором Восточно-Казахстанской области направлен Аджаров. Ближайшие дни обеспечим усиление прокуратуры, суда».
Киров в правом углу телеграммы написал: «Товарищу Мирзояну! Обеспечить строгий контроль по наведению порядка в прокуратуре В.-Казахстанской области. Киров».
— Я тебя прошу: не поленись, сам съезди в то же хозяйство и посмотри, что конкретно сделано для людей. По
