Станислав Свяневич - В тени Катыни

Примерно через неделю, благодаря помощи моего старинного приятеля по виленскому университету, я переехал в армянский дом, где снял одну из комнат. Дом был с садом и фонтаном, окна комнаты выходили на фонтан и были сделаны таким образом, что жаркое полуденное солнце никогда не попадало внутрь и в жаркие дни в ней было можно отдохнуть в относительной прохладе.

Минутах в десяти ходьбы от моего дома был католический костел, служба в нем велась на французском языке. Еще ближе располагался закрытый пансион для девиц из аристократических иранских семей. Обучение там тоже велось по-французски. При пансионе существовала часовня, где ежедневно, в четверть седьмого утра, служили католическую утреню. По утрам в пансионе разливался чудесный запах кофе, приготовленного для ксендза. Когда я возвращался домой после службы, молодой армянин приносил мне чайник с кипящей водой, сыр и масло. Только прошедший то, что прошел я в СССР, и видевший то, что видел я, может оценить всю прелесть свободной молитвы и свободной жизни.

В Тегеране также был пункт регистрации военнообязанных польских граждан, которые по тем или иным причинам еще не были в армии. Ну а поскольку я приехал туда в качестве гражданского лица, я посчитал своим долгом зарегистрироваться в этом пункте. Меня поразила царившая в конторе атмосфера довоенного польского бюро, ощущение было такое, что я где-то в Лиде или в Новгродке. В бюро было мало мебели, несколько сержантов что-то писали, сидя за столами, еще один — печатал на машинке. Посетителей было мало: несколько поляков, которым удалось вырваться из Союза, и несколько польских евреев, давно уже живущих в Иране.

Мною занялся какой-то майор, типичный армейский бюрократ, расспросил меня о звании, прохождении службы, отличиях и наградах, а под конец спросил об образовании. Он так и спросил: «У вас есть образование?» Я ответил, что до войны был профессором.

— Я не спрашиваю, кем вы были, я спрашиваю, есть ли у вас аттестат о среднем образовании, — несколько нервно повторил майор.

Я на минуту замешкался, но потом, чтобы не создавать лишних трудностей, ответил утвердительно. Но это было не совсем точно. Дело в том, что я никогда не кончал польской школы, и в виленский университет я был принят на основании факта моей учебы в Московском университете в 1917—18 годах. В то время в польских университетах существовал обычай принимать таких, как я, при условии сдачи ими в течение года экзамена по польской истории и литературе. Ну а мне такого условия не поставили, следовательно, я и не мог утверждать о наличии у меня аттестата.

Вернувшись в посольство, я рассказал Коту и Ксаверию о своих сомнениях, имею ли я достаточно образования для офицерского чина. После, сидя на балконе, я вернулся в мыслях на двадцать лет назад, в 1919 год, когда я подавал заявление о зачислении меня студентом в возрожденный виленский университет.

Осенью девятнадцатого года я служил волонтером в артиллерийской батарее, принимавшей активное участие в обороне в районе Двины. От частой стрельбы у одной из наших пушек разорвало ствол, и командир батареи послал меня в Вильно в артиллерийские мастерские отремонтировать орудие. После оформления ремонта я вышел на улицу. Вильно в то время было счастливым и радостным местом, война с большевиками, казалось, идет где-то в другой части света, здесь же было тихо и спокойно. В газете я прочел о начале набора в университет и решил подать свои документы. В приемной комиссии мне сказали, что я должен обратиться к декану юридического факультета, его кабинет был в одном из крыльев здания. Позже тут разместилась семинария.

Перед кабинетом стояла очередь: несколько девушек, мужчины более чем солидного возраста, и несколько юнцов явно семитского типа. Молодежи не было — все они были в армии. Виленские же евреи заняли в битвах, проходивших в то время, нейтральную позицию и вполне могли отдаться учебе.

Тогда было правило, что военные могли проходить без очереди. Ну я и прошел в кабинет первым: на моих плечах, как свидетельство о военной службе, висел австрийский карабин. Впрочем, никто и не возражал. За небольшим столом сидел брюнет среднего роста, более похожий на француза или итальянца, чем на жителя Вильно. Я сказал, что в городе пробуду всего несколько часов, потом должен вернуться на фронт, но хотел бы перед отъездом подать документы о приеме в университет на факультет права и общественных наук. Он попросил мои документы. Я поставил в угол свой карабин, расстегнул мундир и снял с шеи небольшую ладанку с документами. Там у меня было свидетельство об окончании реального училища в Орле, свидетельство о сдаче мною экзаменов, подписанное попечителем Московского округа, и свидетельство о моей учебе в 1917—18 годах в Московском университете.

Брюнет все это посмотрел, сказал, что все мои документы в порядке, и сообщил, что я принят. Он пожал мне руку, а я почувствовал, что это, без сомнения, важное событие в моей жизни.

И только выйдя из кабинета, я узнал, что этот брюнет — заместитель декана факультета, профессор Владислав Завадский, один из пионеров математической экономики. Позже, посещая занятия, я стал одним из поклонников профессора. Ну а после окончания университета в 1924 году я остался ассистентом при его кафедре. В начале тридцатых годов профессор получил портфель министра имуществ, а я — занял его пост в университете и читал лекции по его предмету, получив степень доцента кафедры. В начале 1939 года я произнес от имени университета речь над его гробом во время гражданской панихиды.

Но почему, разглядывая мои документы, профессор Завадский не поставил мне обычных условий по сдаче экзаменов по полонистике? Может, просто забыл, а может, сделал так и умышленно. Вообще-то, эти условия ставились выборочно. Ну а к явившемуся с фронта можно было подойти и более благосклонно, чем к другим. И я стал припоминать наших волонтеров-интеллигентов. Это были замечательные люди. Да и в этой войне наша армия в основном опиралась именно на добровольцев-интеллигентов.

В 1918—20 годах на университетских собраниях было решено, что служба в армии — обязанность каждого польского студента, но а не выполнившие своего долга считались исключенными из академического сообщества.

Конечно, далеко не все могли приспособиться к службе рядовым. Родился даже анекдот об интеллигенте в армии. Ситуация была прелюбопытнейшая: сформировалась армия, в которой большинство офицерского корпуса были бывшими офицерами русской или австрийской армии и не всегда имели достаточное образование, а рядовой и сержантский состав почти полностью состоял из студентов и бывших студентов, горевших желанием возродить Польшу. И если в то время, когда вся Центральная и Восточная Европа была погружена в хаос, Польша была единственным оплотом порядка, то это было во многом благодаря нашим интеллигентам, пошедшим служить в армию. И это была та армия, которая сломала хребет большевистским войскам, шедшим покорять Европу.