Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

хотела бы принять участие, но Клер Канробер пишет свою картину. Пригласив Марию,

Канроберы надеются, что она поможет их дочери. Чтобы упростить себе задачу, Мария

пишет картину на тот же сюжет и предлагает замену. Канроберы ей нужны позарез. Она

научилась играть в их игры, она понимает, что надо идти на ложь, обман, подкуп, на что

угодно, для того, чтобы достигнуть славы, которая столь желанна; одного таланта, труда, умения мало. Талант - это ложь для непосвященных.

Вернувшись в Париж, она снова пытается работать. Встает в пять утра, но утренний

Париж не тих, а шумен, зеваки окружают ее на улице и она бешенстве возвращается

домой. Сама себе она признается, что никогда еще не была так больна, даже выйти в

гостиную к гостям для нее мука. Она позволяет себе это только в редкие минуты.

“Вообще-то, друзья мои, все это означает, что я больна. Я сдерживаюсь и борюсь; но

сегодня утром, мне казалось, я было на миг от того, чтобы сложить руки, лечь и ни за что

больше не приниматься... но тут почувствовала, что силы понемногу возвращаются, и

пошла отыскивать аксессуары для своей картины. Моя слабость и мои постоянные занятия

как бы удаляют меня от реального мира; но никогда еще я не понимала его с такой

ясностью, с какой-то особенной отчетливостью, невозможной при обыкновенных

условиях.

Все представляется так подробно, все кажется так прозрачно, что сердце почему-то

сжимается грустью...

И я, круглая невежда и, в сущности, слишком еще молодая, разбираю нескладные фразы

величайших писателей и глупые измышления знаменитейших поэтов... А что касается

газет и журналов - я просто не могу прочесть трех строк, не возмущаясь до глубины души.

И не только из-за этого кухонного языка, но из-за идей их... ни слова правды! Все по

сговору или оплачено!” (Запись от 12 августа 1884 года.)

Приговор. Стоящая перед бездной небытия выносит справедливый приговор

окружающему ее миру. Глаза бы ее не глядели на эту комедию лжи и вздора, которая

разыгрывается вокруг.

Бастьен приговорен к смерти, а его дворник будет жить. Почему-то она вечно ополчается

против дворников и консьержек. Она, все понимающая, тоже приговорена: здоровье

катастрофически ухудшается. Она часами спит средь бела дня. Наступает сентябрь и

любая простуда может свалить ее с ног, а там какой-нибудь плеврит в шесть недель

покончит с ней. Она записывает об этом в дневник, она как будто знает, что произойдет

через два месяца, даже к гадалке ходить не надо. Очи отверзлись и у самой.

Двумя экипажами они с Жюлем Бастьен-Лепажем ездят греться на осеннем солнышке в

Булонский лес. Им подносят горячий шоколад, суют грелки под ноги. Они полулежат

рядом, укрытые пледами. Она берет его руку, прижимается к ладони щекой, он гладит ее

по волосам. На обратном пути часто садятся в один экипаж. Болтают.

- Вы должны считать себя счастливой, - говорит он.

- Почему?

- Ни одна женщина не имела такого успеха, да еще в такое короткое время.

Она отмахивается - успех, разве это успех!

- Вас знают. Так и говорят: m-lle Башкирцева - и все знают вас. Настоящий успех! Да ведь

вот - этого мало: подавай вам два Салона в год. Достигнуть, достигнуть, как можно

скорее... Впрочем, это естественно - при таком честолюбии. Я сам прошел через это...

Через некоторое время он добавляет:

- Нас видят в одном экипаже. Славу Богу, я болен, а то бы сказали, что я пишу за вас

картины.

- Уже говорили! - добавляет его брат, который не расстается с ним ни на минуту и

сопровождает его повсюду.

- Но не в печати, по крайней мере...

- Это еще не доставало!

Что еще она записывает в дневник после последней поездки в Булонский лес, мы никогда

не узнаем, несколько страниц из дневника вырваны, о чем она поведала перед смертью, пока еще могла писать, в чем призналась, навсегда останется для нас тайной.

Бастьен-Лепажу становится день ото дня - все хуже. Он уходит от них и очень страдает.

Она не понимает, любит ли его, скорее просто сочувствует, как такая же обреченная. Но

боль своя притупляет и сочувствие к чужой боли, она вдруг понимает, что он умирает, а ей

все равно. Все кончено.

“Все кончено. В 1885 году меня похоронят”. (Запись от 1 октября 1884 года.)

На самом деле жить ей осталось жить всего месяц.

У нее все время лихорадка. Истощающие ежедневные лихорадки. Слабость. Она уже не

может выходить, не может работать. Она сидит в зале, то в кресле, то на диване. Дина

читает ей романы.

Эмиль Бастьен-Лепаж на руках приносит в их гостиную брата Жюля. Тот сидит в кресле

напротив нее: она укутана массой кружев, плюша. Все белое, только разных оттенков.

У Бастьен-Лепажа глаза расширяются от удовольствия.

- О, если бы я мог писать!

Потом ему становится дурно. Мария не может помочь, она не в силах встать. Заботится о

нем Дина и она часто видит, как Дина гладит волосы Жюля.

20 октября 1884 года она в последний раз делает запись в своем дневнике о Жюле:

“Какое несчастье! А ведь сколько консьержек чувствуют себя прекрасно! Эмиль -

превосходный брат...”

Наша прогрессивная переводчица не может естественно перевести дословно слова

Башкирцевой, политкорректность, как мы видим, началась не сегодня; такое отношение к

рабочему люду не красит Башкирцеву и его надо подкорректировать. Даже перед лицом

смерти идут социально-политические игры:

“Один раз в кресле ему сделалось дурно... А разные бездельники преспокойно

здравствуют... Эмиль - превосходный брат. Он сносит и втаскивает Жюля на своих плечах

на их третий этаж. Дина оказывает мне такую же преданность. Вот уже два дня, как

постель моя в большой гостиной, но она разгорожена ширмами, табуретами, роялем, так

что совсем незаметно... Мне слишком трудно подниматься по лестнице...”

Это конец. Последняя запись дневника: “Мне трудно подниматься по лестнице”. Лестница

не в подъезде, а внутри квартиры: ее комната и мастерская находились во втором этаже.

Начинаются кровотечения. Но когда становится полегче, она еще пытается лепить.

Напрасно, ничего не получается, нет сил. Слезы почти безостановочно катятся по ее

щекам. Она плачет о том, что ничего не успела.

За пять дней до смерти она вспоминает о Мопассане. Просит принести его книги. Не зря

она думает о нем, вероятно, мысль о нем - это часть тех планов, что не свершились.