Павел Куприяновский - Бальмонт

В декабре 1920 года Бальмонт обратился к профессору Евгению Александровичу Ляцкому. Его, литературоведа, фольклориста, этнографа, не чуждавшегося журналистики, поэт знал еще с начала 1900-х годов. В 1917-м Ляцкий находился в Финляндии, откуда переехал в Швецию и основал в Стокгольме издательство «Северные огни», выпускавшее русскую классику. 15 декабря 1920 года Бальмонт писал ему: «Вы красиво издаете книги, и если „Северным огням“ интересно, я был бы рад увидеть в Вашем издании несколько своих книг. Я послал Вам сегодня для начала книгу избранных своих стихов „Гамаюн“, где я собрал из своих томов те стихи, которые близки славянскому сознанию».

Сборник «Гамаюн» вышел в «Северных огнях» в 1921 году и положил начало близкому общению поэта с издателем на протяжении всех 1920-х годов. Переехав в Прагу по приглашению президента Чехии Масарика в 1922 году, Ляцкий стал профессором Карлова университета и одним из организаторов Русского свободного университета. Кроме того, он организовал в Праге издательство «Пламя», возглавил газету «Огни» и привлек Бальмонта к сотрудничеству.

В первое время эмиграции Бальмонт не терял надежды вернуться в Россию. О своей жизни в Париже он так писал Екатерине Алексеевне 26 декабря 1920 года: «Внешне жизнь идет ровно и на вид хорошо. От лекций, книг, газетных статей и стихов в газетах притекают монеты, но их едва хватает на текущие расходы. Полгода вертелся и вывернулся. Хочу думать, что не провалюсь и в следующие полгода. Но все это скучно и утомительно. Конечно, мы едим лучше вас и живем в теплых, освещенных комнатах и читаем пошлейшие, будто бы свободные парижские газеты <…> но это все отдельные подробности… <…> Я знал, уезжая, что еду на душевную пытку. Так оно и продлится… <…> Я хочу России. Я хочу, чтобы в России была преображающая заря. Только этого хочу. Ничего иного… <…> Духа нет в Европе. Он только в мученической России».

Кончился срок командировки (полугодовой), и иногда у Бальмонта возникало желание вернуться в Россию, приняв там любые лишения. В посылаемых жене стихотворениях Россия грезится ему «снежной сказкой» («В звездной сказке»), для него она — «Избранница», «единственная страсть» («Завет глубины»), «Жар-птица», в которой жив его дух («Она»), «бессмертная Родная земля» («Колыбельная»).

В переписке они многое узнавали друг о друге. Екатерина Алексеевна сообщала ему о стесненных условиях жизни, в которых оказалась, вернувшись в Москву (маленькая комнатка за кухней), о тяжелом положении с продовольствием, трудности получить работу, преследовании инакомыслящих, гонении на Церковь, страхе быть арестованными за переписку с заграницей. Она просит Бальмонта «не ругать родину», так как это может сказаться на судьбе родных в России. Письма Екатерины Алексеевны не сохранились, но их содержание Бальмонт часто пересказывал в письмах Дагмар Шаховской, с которой находился в это время в интимных, доверительных отношениях.

Благодаря сохранившимся письмам Бальмонта и «Воспоминаниям» Е. А. Андреевой-Бальмонт известны многие стороны жизни Бальмонта в эмиграции. Он продолжал по-своему любить свою Беатриче и старался ей чем-то помочь из своих скудных средств: послал доверенность на получение гонораров за издания в России, пересылал книги на иностранных языках для переводов и так называемую «Ару»[24], а потом «нансеновские посылки», пока эта форма помощи существовала.

Однако и жизнь поэта всецело зависела от случайных гонораров или меценатских подачек. Нередко он сам с семьей оказывался на грани голода, о чем говорят его красноречивые признания в письмах Дагмар Шаховской: «У Нюши оказалось 5 сант<имов>. Она купила булку. И это был мой обед. Как в Москве» (2 февраля 1923 года); «Мы завтракали с Нюшенькой вдвоем одной тарелкой манной каши и одним апельсином» (14 апреля 1923 года). Но Бальмонт всегда верил в «чудо» и редко впадал в отчаяние. Долгое время его утешением была надежда вернуться в Россию. «В Москву мне хочется всегда, — пишет он Екатерине Алексеевне 12 марта 1923 года, — <…> думаю о тебе, о Нинике, о великой радости слышать везде русский язык, о том, что я русский, а все-таки не гражданин Вселенной».

О том, что Бальмонт вернется, появлялись иногда сообщения и в советской печати. Однако своими публичными высказываниями в апреле — мае 1921 года Бальмонт по существу отрезал себе путь в Россию.

Так, 23 апреля 1921 года Бальмонт прочел в Париже лекцию на французском языке «Три года при большевиках (лично пережитое)». Содержание ее, изложенное в газетных репортажах, представляло собой прямое обвинение советской власти в бедах, которые постигли Россию и ее граждан. 22 мая 1921 года в газете «Воля России» (Прага) вышла статья Бальмонта «Кровавые лгуны», в которой поэт отвергал появившиеся в большевистской печати обвинения его в том, что он изменил России. В статье он рассказал о жизни в Москве и о своем отъезде за границу. Вернуться на родину, утверждал он, можно лишь тогда, когда у власти не будет большевиков, которые «обратили все русское население в рабство и восстановили крепостное право», и с их режимом ему не по пути: «Коммунизм я ненавижу, коммунистов считаю врагами всего человеческого, всего честного, всего достойного». Эта статья Бальмонта получила известность, в извлечениях была перепечатана рядом газет, а в рижской газете «Сегодня» (1921. 31 мая) под заголовком «Ответ Бальмонта большевикам» ее воспроизвели полностью.

Эти антибольшевистские выпады дополнило его стихотворение-сонет «Открытое письмо Максиму Горькому», напечатанное в 1922 году в «Последних новостях». Незадолго до отъезда за границу Бальмонт встречался с Горьким, выразил ему благодарность за позицию в газете «Новая жизнь» и за то, что он своим заступничеством перед властями спасает жизни людей. Но в 1922 году в Берлине Горький выпустил брошюру «О русском крестьянстве», в которой выразилось его традиционно негативное отношение к крестьянству. Корни всех бед и эксцессов в революции Горький видел в национальных чертах русского народа, в преобладании темного, дикого, пассивного начала, идущего с Востока. Брошюру «О русском крестьянстве» Бальмонт расценил как переход Горького на сторону большевиков, измену тому, что он привнес в литературу на рубеже XIX–XX веков. Горький в его глазах стал «приспешником» «палачей» и тех, кто «растоптал свободу». Это обвинение звучит уже в первой строфе:

Ты бросил камень в лик Родимого народа.Предательски твоя преступная рукаСлагает свой же грех на плечи мужика.Твои приспешники подрыли камни свода.

Сонет, проникнутый чувством гнева, слишком публицистически прямолинеен, но он характерен для настроений Бальмонта начала 1920-х годов.