Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

В другой раз я съездил в индустриальный центр Днепропетровск. Более всего меня поразил недостроенный университетский комплекс, превосходящий все, что имелось в Германии, и не оставлявший никаких сомнений в намерении Советского Союза выйти в лидеры в области науки и техники. Я также посетил электростанцию в Запорожье, взорванную русскими. Огромной строительной бригаде пришлось не только отремонтировать плотину, но и установить новые турбины. Русские перед отступлением перекрыши подачу масла в работавшие на полном ходу турбины, механизмы без смазки раскалились и в конце концов истерлись, превратившись в бесполезную груду металлолома. Картина того, что может совершить один-единственный человек поворотом рычага, доставила мне немало бессонных часов, когда я узнал о намерении Гитлера превратить Германию в бесплодную пустыню.

Даже в Ставке Гитлер сохранил привычку трапезничать в кругу ближайших соратников. Но если в рейхсканцелярии за столом преобладала партийная униформа, то здесь фюрера окружали генералы и штабные офицеры. В отличие от роскошно обставленной столовой рейхсканцелярии эта скорее напоминала привокзальный ресторан провинциального городка: стены обшиты сосновыми досками, окна как в обычных казармах, длинный стол персон на двадцать, простые стулья. Гитлер занимал место у окна в центре стола, Кейтель садился напротив, почетные места слева и справа от фюрера предназначались для вечно сменявшихся посетителей. Как и прежде в Берлине, Гитлер нудно разглагольствовал на свои любимые темы, оставляя гостям роль молчаливых слушателей, однако он явно чувствовал себя скованно в присутствии людей, с которыми не был особенно близок и которые стояли выше его и по происхождению, и по образованию, и изо всех сил старался произвести на них впечатление[137]. Таким образом застольные беседы в Ставке фюрера были значительно интеллектуальнее разговоров в рейхсканцелярии.

В первые недели наступления мы восторженно обсуждали быстрое продвижение наших войск по южнорусским равнинам, но через два месяца лица обедающих стали печальными, да и Гитлер уже не был так самоуверен.

Да, наши войска заняли нефтяные промыслы Майкопа, передовые танковые колонны сражались вдоль Терека и пробивались к Астрахани и южной Волге по степному бездорожью, но наступление явно потеряло темп первых недель. Интендантские службы не поспевали за наступавшими армиями. Давно иссякли запчасти для танков, подходили к концу боеприпасы. Хуже того, ежемесячный выпуск вооружений не соответствовал нуждам столь крупномасштабного наступления – мы производили тогда в три раза меньше танков и в четыре раза меньше артиллерийских орудий, чем в 1944 году. Износ боевой техники на таких огромных расстояниях был колоссальным. По нормам испытательного полигона в Куммерсдорфе, гусеницы и двигатель тяжелого танка нуждаются в ремонте через каждые 650–800 километров.

Гитлер ничего этого не понимал. Он считал врага слишком слабым, неспособным оказать мало-мальски реальное сопротивление и гнал измученные немецкие армии к южным склонам Кавказа, в Грузию. Таким образом он отвлекал значительные силы от уже ослабленного острия наступления и направлял от Майкопа к Сочи. Эти войска, как предполагалось, должны были достичь Сухуми по узкой приморской дороге. Гитлер полагал, что если основной удар нанести здесь, то территории к северу от Кавказского хребта неизбежно отпадут к нам.

Однако войска были измотаны и не могли больше наступать, несмотря на грозные приказы Гитлера. На оперативных совещаниях Гитлеру показывали аэрофотоснимки непроходимых ореховых зарослей вокруг Сочи, а начальник штаба Гальдер предупреждал, что русские легко могут блокировать приморскую дорогу, взорвав крутые горные склоны, и в любом случае дорога слишком узка для наступления крупных соединений. На Гитлера все эти доводы впечатления не производили:

«Эти трудности можно преодолеть, как и любые другие! Сначала мы должны захватить дорогу. Тогда откроется путь на равнины южнее Кавказа. Там мы легко развернем наши армии и создадим базы снабжения. А через год или два мы начнем наступление в подбрюшье Британской империи. Минимальными усилиями мы сможем освободить Персию и Ирак. Население Индии восторженно встретит наши дивизии».

В 1944 году, инспектируя полиграфические предприятия, мы обнаружили, что одна из лейпцигских типографий огромными тиражами печатает для ОКВ персидские карты и разговорники. Контракт заключили и потом благополучно о нем забыли.

Даже я, непрофессионал в военном деле, понимал, что наше наступление захлебнулось. Затем поступило сообщение о том, что отряд немецких горных стрелков покорил гору Эльбрус высотой 5600 метров, главный пик Кавказа, окруженный огромными ледниками, и водрузил на вершине немецкий военный флаг. Безусловно, эту акцию можно было рассматривать лишь как рискованное приключение группы альпинистов-энтузиастов[138]. Мы могли понять их чувства, но военного значения эта акция не имела. Я часто видел Гитлера в ярости, но редко он так выходил из себя, как в тот момент, когда поступил этот рапорт. В течение нескольких часов он буйствовал так, словно эта маленькая вольность сорвала план всей военной кампании. И несколько дней спустя он продолжал ругать «чокнутых скалолазов», которых «следует предать военному трибуналу»: в разгар войны они играют в свои идиотские игры, возмущенно восклицал Гитлер, лезут на идиотскую вершину, хотя он приказал сосредоточить все усилия на Сухуми. Вот, мол, наглядный пример того, как исполняются его приказы.

Неотложные дела заставили меня вернуться в Берлин, а через несколько дней был смещен главнокомандующий дислоцированной на Кавказе группой армий, хотя его решительно отстаивал сам Йодль. Недели две спустя, вернувшись в Ставку, я обнаружил, что Гитлер успел рассориться и с Кейтелем, и с Йодлем, и с Гальдером. Он отказался подавать им руку и обедать с ними за общим столом. Отныне и до самого конца войны еду ему подавали в личный бункер, куда он изредка приглашал избранных гостей. Гитлер так никогда и не восстановил близких отношений со своими соратниками-военными.

Послужило ли тому причиной неудачное наступление, на которое Гитлер возлагал так много надежд, или он впервые почувствовал, что наступил перелом? Или он не хотел сидеть за одним столом со своими офицерами потому, что не был теперь неуязвимым лидером военного и мирного времени, но человеком, планы которого провалились? Или иссякли идеи, которые он нудно развивал перед своими сотрапезниками? А может быть, ему показалось, что он теряет силу своего магического воздействия на людей.