Ольга Елисеева - Екатерина Великая
Этот документ, как мы говорили, появился на столе царицы уже в Москве. Однако его идеи обсуждались гораздо раньше. Если вчитаться в текст Панина, то станет ясно, что самую желчную критику автора вызывала система фаворитизма. Сказались и его личная неприязнь к Ивану Шувалову, и прошлые унижения. Фавориты — «прихотливые и припадочные люди», как именовал их Панин, — вмешивались в работу государственного механизма и вершили дела по своему произволу. В качестве примера вельможа избрал «эпок Елизаветы Петровны». «Временщики и куртизаны», писал Никита Иванович, создали собой «интервал между государя и правительства», не считая себя «подверженными суду и ответу перед публикою». «Государь был отделен от правительства. Прихотливые и припадочные люди пользовались Кабинетом… и хватали отовсюду в него дела на бесконечную нерешимость… В наследство и дележ партикулярных людей без законов и причин мешались; домы их печатали; у одного отнимали, другому отдавали… Все наиважнейшие должности и службы претворены были в ранги и в награждения любимцев и угодников; везде фавёр… Не было выбору способности и достоинству… Внутреннее государства состояние насильствовано и жертвовано для внешних политических дел, чем, наконец… завелася война… Лихоимство, расхищение, роскошь, мотовство и распутство в имениях и в сердцах». По полемическому запалу проект Панина не уступает знаменитому памфлету князя Щербатова.
«Отлучили государя от всех дел… Фаворит остался душою, животворящею или умерщвляющею государство; он, ветром и непостоянством погружен, не трудясь тут, производил одни свои прихоти… исполнял существенную ролю первого министра, был правителем самих министров, избирал и сочинял дела по самохотению, заставлял министров оные подписывать, употребляя к тому… имя государево». Такого положения следовало избегать впредь. Ныне на смену хищной клике Шуваловых пришли Орловы. Этого умный вельможа не писал, но Екатерина не могла не понять, в кого он целит.
В качестве средства, которое оградит государственный аппарат от повторения елизаветинского горького опыта, Никита Иванович и предлагал Совет с законодательными функциями При этом ловко выставлял новый орган защитником власти монарха перед ее похитителями — фаворитами. «Спасительно нашему претерпевшему отечеству… намерение Вашего величества, чтобы Богом и народом врученное Вам право самодержавства употребить с полной властью к основанию… формы и порядка»; «В сем проекте установляемое формою государственною верховное место… законодания, из которого, яко от единого государя и из единого места, истекать будет собственное монаршее изволение, оградит самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оной».
Впрочем, Никита Иванович предупреждал, что его идея понравится далеко не всем. «Есть, как Вам известно, между нами такие особы, которым для… особливых видов и резонов противно такое новое распоряжение в правительстве». Поэтому создание Совета требовало от императрицы «попечения и целомудренной твердости»[610]. Екатерине не трудно было догадаться, на кого намекал министр. Государыня должна была набраться решимости, отвергнуть притязания Орлова и своими руками лишить себя власти.
Для того чтобы умная, волевая императрица, только что получившая корону, совершила подобный шаг, требовались экстраординарные обстоятельства.
Глава восьмая
ЦАРЕУБИЙСТВО
Мы подробно остановились на внешне- и внутриполитической ситуации после переворота именно потому, что обычно драму в Ропше рассматривают вне контекста сопутствовавших ей событий. Благодаря этому рвутся нити, связывавшие гибель Петра III с конкретной обстановкой, замыкая исследователей в узком ропшинском мирке.
«Великодушные намерения»29 июня в Петергофе Панин лично отобрал «батальон в триста человек» для охраны свергнутого императора. Раздавленный, измученный Петр чуть не на коленях просил Никиту Ивановича разрешить Елизавете Воронцовой остаться с ним. «Ответ последовал отрицательный»[611].
«Романовну» посадили в дормез с закрытыми окнами и отправили сначала в столицу в дом ее отца, а затем в Москву, дав приказание жить тихо, не привлекая к себе внимание. Когда Воронцова вышла замуж, ей разрешили вернуться в Петербург. Наказание более чем мягкое. Однако на дело можно посмотреть и с точки зрения побежденных. Несчастная пара вызывала жалость. Почему же фаворитке не разрешили сопровождать свергнутого императора в Ропшу?
Первое, что приходит в голову, — чтобы избавиться от лишнего свидетеля. Однако у Екатерины имелись и более тривиальные причины для подобного шага. В письме Понятовскому она сообщала, что муж попросил «лишь свою любовницу, свою собаку, своего негра и свою скрипку; боясь, однако, скандала и недовольства людей, его охранявших, я выполнила только три последние его просьбы»[612]. О каком скандале речь?
Рюльер писал, что в Петергофе при выходе из кареты гвардейцы схватили бедную «Романовну» и оборвали с нее знаки ордена Святой Екатерины. Возможно, это сделали по наущению. Ведь ношение любовницей государя «семейного» царского ордена было оскорбительно для императрицы. Но исходя из настроения войск подначивать их к бесчинствам не требовалось. Отправить в Ропшу одну женщину в окружении сотни хмельных солдат и всего четырех офицеров можно было только из мести. Кроме того, пребывание фаворитки на мызе послужило бы поводом для нежелательных сцен между свергнутым императором и его стражами. Таким образом, не примешивая сердце к политике, императрица поступила дальновидно и даже милосердно.
Можно предположить также, что за сестру просила Дашкова[613]. Но в «Записках» княгиня показывает: она этого не делала. Сразу по возвращении в столицу Екатерина Романовна направилась в дом отца, где «выслушала длиннейшую жалобу» бывшей фаворитки. «Я уверила сестру в моей нежности к ней и сказала, что не говорила еще с императрицей о ней, потому что была убеждена, что у государыни самые благожелательные и великодушные намерения… Действительно, императрица потребовала только ее отсутствия во время коронационных торжеств»[614]. Затем княгиня привела свой разговор с августейшей подругой, в котором просила за родственников по линии мужа. Это все.
Рюльер поместил в книгу трогательную сцену, случившуюся по возвращении императрицы из Петергофа: «На другой день поутру прежние ее собеседницы, которые оставили ее в ее бедствиях, молодые дамы, которые везде следовали за императором… [и] питали ненависть к его супруге, явились к ней все и поверглись к ногам ее». Нечто похожее рассказывал ювелир Позье. «Бо́льшая часть из них были родственники фрейлины Воронцовой. Видя их поверженных, княгиня Дашкова, сестра ее, также бросилась на колени, говоря: „Государыня, вот мое семейство, которым я Вам пожертвовала“. Императрица приняла их всех с пленительным снисхождением и при них же пожаловала княгине [орденскую] ленту и драгоценные уборы сестры ее»[615]. Последняя деталь не во вкусе Екатерины Романовны, но слухи о «завладении ею сестриными вещами» действительно носились по Петербургу.
