Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Когда Антон возвращался в Мелихово, мир и порядок в доме восстанавливался, однако он предпочитал возиться не с прислугой, а в саду: обрезать малину, присыпать навозом спаржу, выхаживать заболевшую Хину. Работники его, Иван, Роман и его брат Егор, никогда не слышали от него грубого слова. Антон подолгу бродил в лесу. Павел Егорович пометил в дневнике 8 октября: «Ясное утро; ходили с таксами на охоту, но барсука в норе не нашли».

Левитан, все еще погруженный в душевную тоску, иногда сопровождал Антона в этих вылазках, но ружье оставлял дома. Он был тронут вниманием Антона и благодарен за его визит в Горки. Антон подарил ему экземпляр «Острова Сахалин», надписав: «…на случай, если он совершит убийство из ревности и попадет на оный остров». В конце июля Левитан писал Антону: «Несмотря на свое состояние, я все время наблюдаю себя и ясно вижу, что я разваливаюсь вконец. И надоел же я себе, и как надоел. Не знаю почему, но те несколько дней, проведенных с тобой у меня, были для меня самыми покойными днями за все лето». В октябре Левитан провел в Мелихове два дня.

Другие тоже нуждались в поддержке Антона. Ему снова пришлось хлопотать перед Сувориным за Мишу. Тот и сам обращался к нему с просьбой о переводе в Ярославль, но сделал это довольно бестактно, так что брату пришлось за него извиняться. Суворин пошел в министерство и добился для Миши должности начальника второго отделения ярославской казенной палаты, о чем сообщил Антону телеграммой, прибавив: «Скажите merci, ангел мой». Из Углича Миша уезжал не один. Там он встретил и полюбил Ольгу Владыкину, служившую гувернанткой у богатого заводчика. Ольга приняла предложение Миши, хотя ее задело, что он объявил о помолвке лишь после того, как получил благословение Антона. Счастливый Миша расщедрился и решил уступить Маше 1600 рублей — весь будущий доход от опубликованного им словаря для сельских хозяев «Закром». Брата Александра снова одолели семейные проблемы: Антона не приняли в гимназию без метрики, а Коля озорничал: выбросил «для собственного удовольствия» со второго этажа кошку. Александр воззвал о помощи к Ване и Соне: «Не возьмешь ли к себе на выучку моих поросят? <…> Как только я вышел из дому, так они — уроки к черту, берутся за шапку и марш. <…> Лучше деньги тебе, чем чужому. Николай <…> полезен, умеет ходить в кабак за водкой»[336].

Ваня ничего против не имел, но Соня дала на это согласие лишь через два года.

К осени Чехов восстановил дружеские связи с поклонниками мужского пола, хотя Билибин был недоволен, что к нему обратились только по делу. На записку Щеглова, присланную после полуторагодового молчания, Чехов ответил столь сердечно, что тот в восторге воскликнул: «Для Вас, только для одного Вас открыты всегда как мое сердце, так и мой [гостиничный] номер». В дневнике он 10 октября сделал запись: «Три человека, свидание с которыми заставляет биться мое сердце: А. П. Чехов, А. С. Суворин, В. П. Горленко». Однако назначавшаяся несколько раз встреча в том году так и не состоялась, и разочарованный Щеглов уехал к себе во Владимир.

В течение нескольких лет Чехов откладывал встречу с Толстым, но в августе все-таки побывал в Ясной Поляне, где провел полтора суток, хотя Лев Николаевич для частной аудиенции теперь был не более доступен, чем Папа Римский. Антон не хотел, чтобы к писателю его в качестве трофея доставил Сергеенко или иной толстовец. Доступ к Толстому даже близких людей контролировал его последователь В. Чертков; визит Антона был организован при посредстве журналиста М. Меньшикова[337]. Антона Толстой пожаловал не дружеской беседой, но аудиенцией. На следующее утро состоялась читка нового романа Толстого «Воскресение». Антон оставил без комментария толстовское вегетарианство и анархизм и лишь заметил, что срок, полученный Масловой за соучастие в убийстве, неправдоподобно мал.

Участвуя в составлении книг для народа, Толстой читал Чехова и высоко оценил многие из его рассказов, хотя и не за то, что в них нравилось самому Антону. Он осуждал Чехова за «отсутствие миросозерцания» и весьма проницательно заметил, что «если бы можно было соединить Чехова с Гаршиным, то вышел бы очень крупный писатель». Впрочем, как человек Чехов очаровал Толстого: «Скромный, тихий <…> И ходит как барышня». Вернувшись в Мелихово, Антон отнюдь не ощутил себя мусульманином, совершившим паломничество в Мекку, но сохранил в душе восхищение писателем. Возможно, еще и потому, что увидел, с каким обожанием относятся к Толстому дочери, которые (как писал он Суворину) в этом смысле, в отличие от невест и любовниц, никогда не обманываются. Поездка в Ясную Поляну стоила Антону свирепой простуды — правую половину его головы сковала сильнейшая боль, па которую не подействовали ни болеутоляющие, ни хина, ни мази, ни даже вырванный зуб. Чехов пришел в себя лишь через две недели, а годом позже глазной врач установил, что причиной невралгии стала привычка Антона щуриться из-за близорукости.

Толстовцем Чехов так и не стал. В письме Суворину от 1 декабря он признался: «Если бы в монастыри принимали не религиозных людей и если бы можно было не молиться, то я пошел бы в монахи». Однако общественная деятельность Толстого его вдохновила. По возвращении из Ясной Поляны он дал поручение брату Александру, в то время редактировавшему журнал «Слепец», устроить в приют слепого солдата, пришедшего к Толстому просить милостыню. Всю осень и зиму Антон снабжал сеном корову школьного учителя Михайлова, строил крестьянам новую школу, определял на учебу таганрогских родственников Володю и Сашу, упрашивал Сытина взять под свое крыло журнал «Хирургическая летопись», издававшийся профессором Дьяконовым. Немало молодых писателей, таких как уроженец Таганрога А. Гутмахер или букинист Н. Свешников, своими публикациями были обязаны хлопотам Антона.

В декабре Антон две недели провел в «Большой Московской гостинице», где работал над «Домом с мезонином». Там же оказались поэт Бальмонт с Иваном Буниным, в ту пору начинающим литератором, а позже ставшим Чехову родной душой и верным товарищем. Бальмонт спьяну ухватил чужое пальто и был остановлен коридорным: пальто принадлежало Чехову. Возрадовавшись, что есть предлог познакомиться с Антоном, друзья отправились к нему в номер. Того на месте не оказалось, и Бунин украдкой перелистал лежавшую на столе рукопись повести «Дом с мезонином». Лишь спустя годы он признался в этом Чехову.

Прогуляв всю ночь на юбилейном обеде в «Русской мысли», Антон, предвкушая «адскую скуку», вернулся домой 17 декабря в 6 часов утра. Между тем в Мелихово съезжались домашние и друзья. Приехала Маша, за ней — Ваня, правда не с женой, а с Сашей Селивановой. В сочельник получить отеческое благословение на брак явился Миша. Павел Егорович благодушествовал — накануне был починен самовар и куплен новый умывальник: «Утреня в 7 часов. Обедня в 10 часов. Обедали без Батюшки, Учитель, Гости и своя семья. День провели хорошо, приходили Мальчики, потом Мужики с Поздравлениями. Прислуга получила подарки хорошие».

Приезжал доктор Савельев, таганрогский земляк. Антону же хотелось не праздновать, но работать, однако своим недовольством он поделился лишь с Сувориным: «Целый день еда и разговоры, еда и разговоры».

Часть VII Полет «Чайки»

Я подумал, принц, что если люди вас не радуют,

то какой постный прием найдут у вас актеры.

Глава 49 (январь — февраль 1896) Столичная интермедия

Первые дни нового года выдались в Мелихове морозными. Гостей отправляли в Москву, Антон собирался в Петербург. К Чеховым заглянул сосед Семенкович — Антону понравился рассказанный им анекдот: его дядя, поэт Афанасий Фет, до того ненавидел Московский университет, что, проезжая мимо него, всякий раз останавливался, открывал окно кареты и плевал в его сторону.

Но ни мелиховские крестьяне с их новогодними поздравлениями, ни жаждущие общения соседи уже не занимали Антона — вместе с Ваней он выехал в Москву, где пересел в петербургский поезд и по прибытии в столицу поселился в гостинице «Англетер». Игнатий Потапенко на глаза не показывался — его держала на коротком поводке вторая жена. В один из вечеров, который случайно оказался свободным, Антон с позволения Александра сводил в театр его несуразную супругу Наталью. В другие вечера Антон мелькал кометой в созвездии актрис. С Клеопатрой Каратыгиной он посмотрел «Бедность не порок» Островского в Суворинском театре. Вот что она запомнила: «[Чехов] поймал меня за кулисами — потащил: „Пойдем смотреть!“ <…> В передней ложе сидит перед нами Суворин в пальто, шапке и с палкой. Стучит, бурчит, я предчувствовала дикую выходку и умоляла Чехова меня выпустить, но он уверял, что будет занятно, и убеждал сидеть. Пасхалова по ходу пьесы сидела на авансцене спиной к ложе Суворина. Слышим: <…> „Ах, мерзавка, ах, мерзавка! Чего она головой вертит? Сейчас схвачу ее за косу!“ Чехов успел схватить его за рукав пальто… Я струсила, вылетела из ложи, и потом мы так с Чеховым хохотали, что он уверял, что у него селезенка лопнет»[338].