Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Но была в «репертуаре» Рутенберга еще одна роль, не столь широко известная и скорей даже тайная, скрытая от глаз окружающих, но чрезвычайно важная для восстановления его адекватного целостного облика, – роль негероя, носителя рефлектирующего сознания, который от упомянутых «драматических коллизий» нередко впадал в безнадежный пессимизм и отчаяние и предавался самым мрачным мыслям. Напряжение между двумя этими полюсами – героя и негероя одновременно – создавало эмоциональный спектр весьма сложный и противоречивый. Не лишено, по-видимому, оснований объяснение этого напряжения тем, что Рутенберг, выйдя из лона российского революционного радикализма, на протяжении всей своей последующей жизни в моральном и психологическом смысле продолжал расплачиваться за «грехи» эсеровской молодости. Не случайно врачи-психиатры эпохи fin de siecle установили прямую связь между политическими событиями и душевными расстройствами (см.: Рыбаков 1906, а также его лекции на эту тему в Московском обществе невропатологов и психиатров: Искры. 1906. № 9. 26 февраля. С. 59–62). В самой медико-психиатрической практике сложился термин «политический психоз» (см.: Вигдорчик 1907: 51–64). С точки зрения психиатрии, 9 января 1905 г. считается началом эры интенсивных психозов в России на политической почве. Именно этот временной рубеж отмечен в качестве стартового в истории душевных расстройств под воздействием революционной борьбы:

Летопись политических психозов нужно начать с кровавой расправы 9-го января 1905 г., которая вызвала не одно психическое заболевание (Вигдорчик 1907: 52).

Согласно тому же автору,

бред, галлюцинации, навязчивые идеи стали черпать свое содержание из фактов освободительного движения (там же).

При этом в политической жизни общества психологической аттракции нередко подвергался именно тот аспект, что событийно или персонально-личностно был связан с революционными тайнами, сыском и провокаторством. Однако главная причина душевных кризисов у людей, подобных Рутенбергу, видится все же не в этом или, по крайней мере, не только в этом. Не столько в расстроенной психике как неком тяжком наследии занятий террором (хотя данную причину ни в коем случае нельзя сбрасывать со счета), сколько в общей нравственной позиции, воспринимающей несовершенство мира как персональный вызов и повод для его исправления. В этом имеется свой «комплекс героизма», хотя, как правило, попытка «исправить нравы» завершается трагически. Возвышенный романтизм и благородные порывы охотников, берущихся изменить людей, общество и обстоятельства, обычно жестоко наказываются. Рутенберг при всем своем рационализме, деловой хватке и «императорской осанке», без сомнения, принадлежал к революционным романтикам. Склонность к высоким социально-романтическим иллюзиям, как видно, он не изжил до последних дней. На этой почве у него возникали самые острые и напряженные конфликты с действительностью, оказавшейся, по определению, гораздо более суровой, нежели мог допустить его сильный и честный, но хрупкий дух. Человек, взявшийся установить мировую гармонию, сам был крайне дисгармоничен внутренне. Здесь коренилась причина его силы и слабости одновременно: обладая недюжинными личностными качествами, задуманный для больших исторических дел и свершений, он далеко не всегда бывал обеспечен для этого элементарной психологической защитой.

Таким образом, в Рутенберге имеется как бы двойная интрига не только судьбы (русский революционер и еврейский националист), но и характера. Фабулу судьбы, не лишенную известной авантюрности, мы старались подробно проследить в книге. Поскольку последняя писалась как историческое исследование, психология характера не находилась в центре нашего внимания. Но даже сказанного, как кажется, достаточно, чтобы распознать его также двуслойную природу. С одной стороны, Рутенберг последователен даже в несоединимых на первый взгляд частях своей жизни, с другой – удивительно нелогичен, дискретен, противоречив как раз там, где, казалось бы, идет речь о простых решениях и не пахнет никакой метафизикой. В нем имеется какое-то изначально заложенное противоречие, то, что Тынянов применительно к предмету пародии удачно назвал «невязкой планов» (Тынянов 1977: 201). Именно эта «невязка» создает те странности и парадоксы личности, на которые неизбежно натолкнется каждый, кто возьмет на себя труд построить психологический рутенберговский образ.

Впрочем, такая попытка наверняка увлечет историческое исследование на романную стезю. И закономерно: Рутенберг – личность с несомненной «романной» биографией в том значении, которое придавал этому понятию О. Мандельштам, полагавший (статья «Конец романа», 1922), что «человек без биографии не может быть тематическим стержнем романа, и роман, с другой стороны, немыслим без интереса к отдельной человеческой судьбе, фабуле и всему, что ей сопутствует» (Мандельштам 1990, II: 204). Но роман о Рутенберге – это уже другой предмет и жанр.

В той сложной, богатой событиями, громкими успехами и горькими разочарованиями жизни, которую прожил наш – по крайней мере потенциально – «романный» герой, никто не имел абсолютного права на истину, включая, разумеется, и его самого. Но в истории остаются главным образом не те, кто хлопотал об этом праве, а творцы и деятели, плодами труда которых продолжают пользоваться последующие поколения. Рутенберг, надо полагать, не стал бы спорить с этим утверждением: в его дневнике имеется выписка из «Так говорил Заратустра» Ницше, где речь идет в точности об этом:

Nicht um die Erfinder von neuem Lärme: um die Erfender von neuen Werten drecht sich die Welt; unhörbar dreht sie sich (Also sprach Zarathustra)26.

В этом смысле – как «Erfender von neuen Werten» («изобретатель новых ценностей») – Рутенберг обеспечил себе в истории прочное место.

_________________________________________________

1. Ропшин 1931: 63.

2. Наблюдательный Ф. Степун, вспоминая другую яркую фигуру социалиста-революционера, Абрама Гоца, заметил: «В эсерах всегда было много мечтательности» (Степун 1990,1:117).

3. Буэнавентура Дуррути (1896–1936), лидер испанских анархистов.

4. Жуан Карлуш Маригелла (1911–1969), бразильский общественный и политический деятель, до 1967 г. лидер бразильской коммунистической партии, основатель и руководитель движения за национальное освобождение, писатель.

5. Джоан Джозеф Моуст (1846–1906), один из популяризаторов анархических идей, рассматривавших террор как эффективное средство для достижения политических и социальных целей. Немец по происхождению, последние годы жизни провел в США.

6. ОДонован Росса Джеремия (1831–1915), ирландский революционер. В 1865 г. приговорен к пожизненному заключению, в 1870 г. помилован. В том же году перебрался в США, откуда руководил ирландскими мятежниками.