Евгений Дырин - Дело, которому служишь

Потеряв надежду протиснуться вперед и увидеть что-нибудь, Пашков стал прислушиваться к словам оратора. Он удивился тому, что не сразу узнал если не этот голос, то своеобразную манеру говорить: каж- дая фраза будто заканчивается восклицательным знаком.

Это говорил Полбин.

- Вы помните панинские бочки, товарищи? - спрашивал он и отвечал: Конечно, помните. Я уважаю Панина за храбрость, за дерзость новаторскую, но дело, которому я служу, для меня - командира и коммуниста - важнее всего! Я обязан, понимаете, обязан поддерживать дисциплину всячески. Этого требуют от меня наши законы, наши уставы! И Панин был наказан по всей строгости, какой он заслужил.

Пашков легонько потянул за рукав летчика, старательно растиравшего подошвой унта докуренную папиросу:

- Кто такой Панин?

Летчик поднял глаза, ответил свистящим шопотом:

- Это у нас старший лейтенант такой есть, разведчик. В прошлом году бочку крутанул на "Петлякове"...

- Да ну? - удивился Пашков, - Что это ему - истребитель?

- ...командир дивизии ему трое суток дал за партизанщину, а генерал потом сам бочки стал делать, и Панина...

- Ш-ш, тише, - зашикали с боков и сверху, и собеседник Пашкова умолк. Снова стал ясно слышен голос Полбина:

- Вот я держу в руках номер "Красной звезды".

Есть тут статья писателя Павленко. Статья называется "Маневр"; почитаете потом, кто не успел. Одно место хочу привести. Послушайте, как здесь про партийную работу говорится: хорошая партийная работа должна растворяться в деле, как сахар растворяется в стакане чаю... Сахар никто не хвалит, чай хвалят...

Несколько мгновений стояла тишина. Очевидно, Полбин, сделав паузу, обводил взглядом слушателей - была у него такая привычка. Потом опять донесся его голос:

- Хорошо сказано, а? По-моему, очень правильно. Партийную работу надо оценивать не только по количеству мероприятий, записанных в книжечку: мол, и то сделали и это провели... По делам, по результатам надо оценивать, по тому, как мероприятия растворились в массе коммунистов, как они их настроили, какие принесли плоды. Если чай хорош, то значит и сахар был добрый... А вот возьмем теперь вопрос о работе с молодыми штурманами и об участии в этой работе нашего партбюро. Беру первую часть этого вопроса - насчет штурманской ориентировки...

Полбин говорил еще довольно долго. Слушали его внимательно, даже на тех, кто начинал кашлять, шикали со всех сторон. Закашлявшийся прятал лицо в воротник комбинезона и виновато разводил руками.

Когда собрание было закрыто, все повалили к выходу. Пашков хотел остаться у двери, чтобы дождаться Полбина, но удержаться на месте не удалось. Александра оттерли, увлекли во двор, и когда он вернулся к входу в сарай, то увидел только, как захлопнулась дверца чёрной "эмки", забрызганной грязью до самой крыши. Машина тотчас же рванулась вперед.

- Иван Семенович и на земле малой скорости не терпит, - сказал кто-то вслед.

Пашков с досадой повернулся и пошел прочь. "Что я гоняться за ним буду? Завтра доложусь чин чином. Не к спеху".

Но тут же вскочил на подножку автомашины, направлявшейся к штабу соединения. В кузове машины в обнимку стояли летчики и дружно пели: "Ой ты, Галя, Галя молодая"...

Еще через полчаса он постучал в дверь, около которой сидел офицер с повязкой на рукаве. То и дело снимая телефонную трубку, офицер говорил вполголоса: "0-де старший лейтенант Гусенко слушает..."

Постучав вторично, Пашков услышал глухое, будто издалека идущее "да!" Он открыл дверь. Комната оказалась узкой и длинной, а стол, за которым сидел генерал, находился в глубине, у самого окна.

Полбин не сразу поднял голову, и Александр успел увидеть, что на большом рабочем столе, покрытом куском серого армейского сукна, было очень свободно и просторно - ни книг, ни бумаг. Ученическая чернильница-невыливайка на подставке из толстого целлулоида тускло поблескивала своими фиолетовыми боками. Рядом стоял барограф-самописец, незаметно чертивший на разлинованном в клеточку барабане извилистую линию. Часовой механизм барографа тихо постукивал. Звук его был тотчас же заглушен шумом перевернутой Полбиным карты, на которой выделялись две жирные черты - красная и синяя.

"Линию боевого соприкосновения изучает", - подумал Пашков и сделал два шага вперед.

- Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите?

Чтобы получше рассмотреть вошедшего, Полбин заслонил рукой свет лампы. В глазах его отразилось удивление. Он отодвинул стул и встал, расправив плечи и опустив руки к голубым генеральским лампасам. Тихо звякнули ордена на кителе, сверкнула золотая звездочка Героя.

- Штурман старший лейтенант Пашков прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы! - твердо произнес Александр уставную фразу.

- В отделе кадров были?

- Так точно, товарищ генерал!

Полбин еще раз отодвинул стул, взяв его за спинку, и, перекинув через себя провод телефона, стоявшего на подоконнике, вышел из-за стола.

- Ну, здравствуй, Шура. Здравствуй, штурман...

Они расцеловались.

- Не ждал, признаться, не ждал. Ты ведь писал раз в столетие. Все злился, небось? Характер...

В голосе Полбина был веселый задор, готовность спорить. Как будто не остались позади многие месяцы трудной войны, бои, в которых каждый из двух стоящих друг против друга людей мог сложить голову - и он, командир большого авиационного соединения, и прибывший под его начало молодой штурман. Именно такая мысль смутно промелькнула в голове Пашкова, и он с легкой обидой подумал, что Иван Семенович напрасно в первую минуту их встречи напоминает о той давней размолвке.

Полбин тоже увидел по нахмурившимся тонким бровям Пашкова, что намек ему не по душе. С лукавой усмешкой он взял шурина за локоть и усадил рядом с собой на потертый диванчик с выпиравшими пружинами.

- Ладно, вернемся к этому разговору через десять минут. А сейчас выкладывай все по порядку. Когда был у Мани? Дети как?

Александр стал рассказывать. Полбин часто прерывал его и требовал все новых и новых подробностей: какие отметки у Виктора по арифметике и русскому языку, какие именно песни поет Людмила и хорошо ли поет, велика ли ростом Галка, Галчонок.

Встав с дивана, он быстро подошел к столу и, то поднимая, то опуская над ним ладонь с крепко сжатыми пальцами, спрашивал:

- Такая будет, а? Или такая?

Потом сказал:

- Тут через дорогу у моей хозяйки девочка есть, однолеток Галкин. Я тебе ее завтра покажу, может, как раз такая...

В эту минуту порыв ветра качнул открытую оконную форточку, и на ее черном стекле расплылись крупные капли дождя. Полбин спросил:

- Что это - фронт или циклон?

И сам себе ответил: - Фронт. Ломается погодка.