Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Как обычно, после обеда сыновья ускакали верхом на прогулку, а Екатерина Михайловна занималась хозяйством. Прежде всего нужно разобраться с садовником. Подрался с мастером, избил отца…

– Приведите мне садовника-немчина, – приказала она.

Вошел молодой человек красивой наружности, вежливо, с поклоном приветствовал ее.

– Ну что ты скажешь? Два месяца назад, когда мы были в Ахтырке и Каплуковке, ты пошел в оранжерею, запер двери и лучшие, крайние деревья померанцевые обрубил, оставил одни корни… А когда выходил оттудова, спокойно запер двери, успел еще и одно фиговое дерево свалить.

– Истинно, барыня, истинно, бес попутал, злая горячка, ничего не помню, что творил, господи…

– Не ведал, а себя бы порезал, ведь кафтан-то весь был изрезан. Дохтур ходил к тебе, людей приставили к тебе, вылечили. И что ж опять-то натворил?

Садовник молча протянул ей листки бумаги. «Что еще за напасти?» – подумала графиня. На немецком языке садовник писал о том, что нужно сделать в саду, оранжерее, в огороде, что нужно купить для того, чтобы улучшить ведение садового и огородного хозяйства. Предложения были грамотные и трезвые. Значит, не сошел с ума, нормальный человек. Но что же с ним? Ну, тогда была горячка, точно такая же горячка была и у повара Ильи Васильевича, но оба выздоровели. Что же теперь? Действительно, в этих писаниях его нет признаков его безумия, порядочно пишет, предложения свои изъясняет здраво, но худо то, что деньги они ему зря дают, понапрасну, ничего он не сделал за этот год.

– Мадам, простите, у себя на родине я был на хорошем счету, – сказал садовник.

– В прошлом году ты объяснял свое безделье тем, что ты поздно в Глухов приехал. А в нынешнем году, помнишь, я вызывала тебя и спрашивала, что тебе нужно для сада и огорода, семян каких, чтобы зелени всякой было больше. Ты дал мне реестр, я написала в Москву, и на пять рублей разных семян привезли. Ты наобещал, что теперь все будет. А что мы сейчас видим?

– Мадам, я все сделал, как велит наука. Но проклятая земля ничего не дала, – ответил садовник, ухмыляясь.

– Так что же, у нас в саду, опричь редьки и салата, ничего не растет? А уж в городе всякую зелень продают…

– Я все сажал, мадам. Я ни в чем не виноват. У вас совсем другая земля, чем у нас.

«Ах, лжет, негодяй!» – в сердцах подумала графиня.

– Да я ж сама была в огороде, так не больше десяти гряд вскопано. И что там посеяно, никто не знает…

Садовник ушел. А графиня решила: «Надо попросить сотника отыскать того великого мастера, о котором он говорил мне: дескать, он умеет за всем этим ходить. А за оранжереей нечего и смотреть, лучшие деревья, негодяй, уничтожил… Говорит, в горячке был, ничего не помнит. А что? Действительно, может, есть такая болезнь, которая наваливается временами: и себя режет, и за людьми гоняется, – а потом наступает просветление, становится нормальным человеком, терзается от содеянного. Ну, мне от этого не легче. Пожалуй, этого садовника надо отпустить. Зачинаю думать, что и семена он эти продавал другим садовникам, у них у всех огороды и всего насеяно, а в нашем пусто. Думает, барыня ничего не заметит. Ох, господи, скорее бы граф приезжал! Как нетерпеливо жду его приезда! Кажется, уже нет надежды, что в нынешнем месяце он прибудет. Ну хотя бы из Петербурга выехал. Да и все наши его ожидают с нетерпением, расспрашивают о его здоровье, что пишет, какие сообщает новости столичные. А что я могу им ответить? Я только могу сказать одно: о своем приезде ничего не пишет. Вчера один говорил, что будто его фельдмаршалом пожаловали. А я ничего не знаю… Ох, сколько бы хотелось ему рассказать! Разных вестей много…»

Екатерина Михайловна вспоминала, как тоскливо было все эти дни без Петра Александровича… Ну вот в феврале была в Ярославце, дорога была беспокойная, думали воротиться ночевать в Глухов, ан по оттепели дорога так испортилась, что из-за детей не отважилась ехать вечером, и ночевали все там… И мысли ее повернулись к детям. Славные у нее растут сыновья. Красивые, статные, ловкие. Хорошо владеют саблей, стреляют из пистолетов и из ружей, лихо скачут на конях. Но не хочет она, чтобы дети ее стали воинами. Хватит в семье одного. Лучше всего подготовить их к дипломатической карьере. Написала она письмо брату – Дмитрию Михайловичу Голицыну, важному сановнику, вице-канцлеру, но какой глупый ответ получила: незачем, дескать, им в дипломатию идти. Видно, не хочет взять обузу на себя. А жаль их оставить без всякого учения… Придется написать Петру Александровичу, чтобы подыскал такого человека, чтобы и французский и немецкий знал, пора их учить языкам. Если в Петербурге не найдет, пусть отпишет в Гданьск или Варшаву, чтобы там кого нашли и прямо сюда прислали. Пока дети возле нее живут и, дал бог охоту, на скрипке учатся играть. Она рада, что хоть не в праздности растут, книгами увлекаются…

Недавно Екатерина Михайловна ездила в Дубовицы Богу молиться, вместе с ней отправились знатные дамы Глухова. Но и это не развеяло скуку. Занималась хозяйством, покупала овес, вино. Ездила в Ахтырку по хозяйственным делам, за пять суток обернулась. Написала письмо матушке Марье Андреевне, поблагодарила за присланную табакерку, она очень ей понравилась, но мала больно, не по ее рукам. Но все эти мелкие дела мало занимали ее, только и думы об одном: лишь бы Петр Александрович поскорее воротился, а то скука просто задавила ее. Даже французских газет не может почитать. Хорошо бы, Петр Александрович после того, как прочтет сам, посылал их по почте в коллегию Простоквашину, ведавшему иностранными делами, а она брала бы их у него. А то ни русских, ни французских газет…

Часто задумывалась Екатерина Михайловна о крае, в котором живет. Удивительная страна! Сколько в ней красоты и разнообразия! Приехал однажды князь Платон Степанович Мещерский и рассказывает:

– Выехал я из Глухова. Дорога так худа, что возле города еще снегу множество. А в Полтаве на поле цветы цветут, уже скотину выпустили на луга, в Лубенском полку уже пашут. А все – Украина. То наступит тепло, снег сгонит, а то снег опять пойдет, всю землю снова покроет, а вскоре солнышко беспощадно растопит выпавший снег. Вот какая разнота…

И снова мысли ее перекинулись на хозяйственные заботы. Нет одноколки на четырех колесах, чтобы в хорошее время ездить на прогулку. Она бы кое-когда сгодилась и Петру Александровичу. Пусть прикажет в Москве купить: для веселья и для здоровья полезно моцион делать. Пора лечиться всерьез, а то истинно от головной боли мочи нет.

Странно, что он так мало писем ее получил. А ведь надо сказать, что ни одной почты не пропускала и все через Москву к Матисову посылала для пересылки ему. Только и утешения в ее жизни что почта: то ждет посылки от него, то сама пишет. Даже почувствовала обиду на верного Матисова: уж не удерживает ли он ее письма у себя? А зачем? Вот и стремена турецкие послала, стремена с позолотой. Да и галстук дорожный, пусть носит на здоровье. Но так и не знает, получил ли.