Эрнст Ганфштенгль - Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944

Вернувшись в свой отдел, я лихорадочно сделал кое-какие свои дела, сказал своим сотрудникам и всем тем друзьям, с кем смог связаться, что буду отсутствовать какое-то время, велел передать, что, если кто будет меня искать в тот вечер, я на ужине в финской дипломатической миссии, и отправился домой для перемены обстановки. Это был мальчишник, и за кофе появился дополнительный гость – личный адъютант Геринга полковник Боденшатц, которому также было суждено сыграть какую-то роль в последовавших за этим событиях. Он приветствовал меня с чрезмерным дружелюбием, вновь повторил тот аргумент, что у меня есть прекрасная возможность реабилитировать себя перед Гитлером, и сказал, что сам Геринг хотел бы меня видеть на следующее утро перед вылетом.

Я нашел этого толстяка в его самом веселом настроении, как будто бы никогда и не существовало вражды между мной и нацистским триумвиратом. Он заявил, что хочет, чтобы я напрямую докладывал ему о ситуации, с которой я столкнулся, и давал ему совершенно неискаженную оценку политической жизни в Испании. Потом в своей грубой манере, с громким хохотом посоветовал мне быть поосторожнее с женщинами, когда доберусь до места, и рассказал о том, как его военные летчики уже подхватили венерические заболевания. Но это был Геринг, типично в своем духе.

Ко времени, когда машина подъехала к моему дому, меня все еще досаждало, как меня подгоняли вот таким образом, но я был более или менее убаюкан относительно характера моего задания и, возможно совершенно глупо, надеялся, что оно может привести к тому, что моя рука опять ляжет на рычаг тормоза в канцелярии. Внешне явно не виделось никаких признаков перемен в политике Гитлера, но совсем не представлялось неестественным, что он почувствовал, что зарвался, особенно в отношении германского вмешательства в Испании, и что настал момент, когда мой голос Кассандры не будет лишним. Это потом окажется самыми дурацкими мыслями, когда-либо приходившими мне в голову.

В машине находились два человека: один – функционер из министерства пропаганды, а другой – довольно неопрятный и неряшливый молодой человек в пальто из верблюжьей шерсти, который представился как Яворски и сказал, что придан мне как фотограф и что знает Испанию как свои пять пальцев. На шее у него болталась фотокамера, но, насколько я понимал, это было единственное, что он умел делать. Я всегда подбирал себе работников сам, и мне не понравилось, как его мне навязали. По дорогое в аэропорт он и другой парень – думаю, его звали Нойман – вели громкую беседу об ужасах и жестокостях испанской гражданской войны, с жуткими подробностями и даже фотографиями расчлененных женских тел. Мое мнение о Яворски упало еще ниже.

К своему удивлению, я заметил, что машина едет не на юг, где расположен аэродром Темпельхоф, а по западному шоссе, ведущему из города. Однако мне объяснили, что мы едем на аэродром Штаакен, так как я должен лететь на военном самолете. Потом на углу Адольф-Гитлер-плац, в пригороде Берлина, мы подобрали Берндта, который взобрался на переднее сиденье, наклонился и вручил мне германский паспорт. «Вас зовут Август Леман, – сказал он, – а ваша профессия – художник и декоратор интерьеров». Что за дурацкая идея, подумал я, и пристально посмотрел на него. Клянусь, он усмехался уголком рта. Подъехав к въезду на аэродром, мы остановились, и Берндт исчез за воротами минут на двадцать или около этого. Когда он вернулся, мы въехали и в конце концов остановились возле нескольких самолетов. Там нас ждал Боденшатц с комендантом авиабазы полковником Кастнером.

С того момента, как мы покинули Паризерплац, Яворски фотографировал на свою камеру каждую деталь нашей поездки, хотя пару раз я ему откровенно посоветовал не тратить пленку. С этого времени все завертелось. Подошел пилот и представился как капитан Фродель. Потом Кастнер вручил мне парашют, который, как он сказал, мне надо надеть. Поскольку я не очень подхожу для этого вздора с ремешками и тесьмой и никогда в жизни не надевал подобных вещей, я, несомненно, выглядел с парашютом довольно глупо, особенно когда еще и Яворски запечатлевал весь процесс на пленку. Мне были даны детальные инструкции, как пользоваться парашютом, сосчитать до восьми, если я прыгну, а потом дернуть за кольцо и т. д. Развитие сюжета ускорилось с прибытием мрачно выглядевшей личности, настоящего гестаповца, представлением которого стало замечание Кастнера: «Имя не имеет значения». Мы явно выглядели странно укомплектованным экипажем, и я стал задумываться, что же происходит.

«Машина в порядке?» – обратился Боденшатц к летчику. «Абсолютно, 100 процентов, господин!» – ответил тот, хотя мне показалось, что у него был напряженный и взволнованный вид. Я взобрался в самолет. Это был легкий бомбардировщик, по крайней мере, мне так показалось. Я такие вещи не различаю. Вся внутренность машины, казалось, была украшена гирляндами ручных гранат, и я увидел, что мое сиденье сделано из простого металла. Да, отличный способ провести девять часов, сказал я про себя. Моторы работали, но Яворски и А.Н. Отер продолжали снаружи разговаривать с Боденшатцем и комендантом. Наконец, когда мое терпение кончилось, они поднялись, дверь задраили, и мы взлетели.

Едва ли прошло десять минут полета, как Яворски пришел в кормовую часть самолета и сказал: «Летчик хочет поговорить с вами». Я протиснулся вперед, и мне показали кивком на место второго пилота. Мы начали беседовать о том о сем под рев моторов, и я заметил, что он прерывал разговор, когда наш анонимный попутчик маячил позади нас. Тем не менее, когда тот отлучился на несколько минут, Фродель посмотрел мне в лицо и спросил:

– Вы не доктор Ганфштенгль?

– Конечно, это я, – ответил я, удивленный, – а кто я еще по-вашему?

– Я знаю вас только как Августа Лемана, но я узнал вас по фотографиям в газетах. Какие у вас инструкции?

– Ничего подробного, – ответил я. – Я должен направиться в Гранд-отель в Саламанке и доложить о себе генералу Фаупелю.

Теперь настала очередь Фроделя удивляться.

– Кто вам сказал, что мы летим в Саламанку? – спросил он.

– Конечно, я лечу в Саламанку, – грубо ответил я. – Все было организовано вчера по приказу фюрера. Там какие-то проблемы с германскими корреспондентами.

Голос Фроделя обрел новую настойчивость:

– Господин Ганфштенгль, у меня нет приказа доставить вас в Саламанку. Мои инструкции – сбросить вас над окопами красных между Барселоной и Мадридом.

Я внезапно понял, каким истинным идиотом я был. Я попал прямо в ловушку.

– Вы, Фродель, наверно, сошли с ума! – выкрикнул я в смятении. – Ведь это смертный приговор! Кто вам дал такой приказ?