Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

3/11/1943 г. я оказался в санбате на нашем берегу. Через два дня вроде полегчало, вернулся на пристань, посадили меня вместе с другими на катера, но… Уже никто не мог прорваться к плацдарму. Несколько катеров в одиночку пошли к Эльтигену и не вернулись. Меня временно прикомандировали в санбат дивизии, оставшийся на таманском берегу. Только малая часть санбата высадилась в Эльтигене. Вот и все мое участие в десанте.

— Что рассказывали ваши товарищи, выжившие в Эльтигене?

— Если я сейчас передам вам слова моих товарищей о том десанте, то это будет сплошной… Вы что, не понимаете, что там произошло? Я не думаю, что людей сознательно бросили на смерть и забыли…

Но… Очередной черноморский десант окончился хорошо что не полным истреблением десанта, а беспримерным прорывом из окружения.

А что бы мы сейчас сказали, если бы остатки дивизии не вышли бы к своим?

Да, люди геройски сражались до последнего патрона, наиболее стойкие и удачливые прорвались из окружения, но факт остается фактом — десант списали уже на седьмой день. Давайте здесь остановимся, а то я в сердцах чего лишнего скажу.

Договорились же сразу, расскажу только о своих впечатлениях о первых двух днях.

А о той 40-дневной трагедии и о мужестве ее переживших пусть говорят те, кто был там до последнего дня. Я уверен, есть еще такие люди в живых.

— И кто виноват в неудачном десанте?

— Мое мнение частное, я не прокурор и не историк войны. Наше дело на войне было телячье, пехоте — воевать, мне — раненых спасать, а не рассуждать. Да и крутом чекистские ушки торчали. Но если честно…

К вашему сведению, великого вождя всех народов товарища Сталина в окопах, на передовой, весьма нередко проклинали и материли в открытую. Не боясь ничего! Потому что дальше фронта не пошлют! А тех, кто не политрук, а на Сталина молился или за его здоровье тост поднимал, считали на передовой не совсем здоровыми на голову. Я сам на войну шел фанатиком-комсомольцем, да только к 1945 году многое увидел и понял.

Генерал Петров был человек культурный, грамотный командир, но фатально не везло человеку в судьбоносные моменты…

Ему не верили… Помню, как он нас в январский десант напутствовал…

В солдатской среде, как мне помнится, его имя всегда ассоциировалось с неудачами, с прошлыми и грядущими. Особенно когда начинали в штабе с десантами мудрить.

Еременко, сменивший Петрова, наоборот, был любим, при нем мы успешно наступали и взяли Крым. Человеческие качества или там этические аспекты поведения Еременко нас не интересовали. Кто виноват в провале десанта? Легче спросить: кто — нет? или вообще этот вопрос не задавать… Но стоит ли вообще искать виноватых через столько лет?

— Что за январский десант 1944 года вы упомянули? На мыс Тархан?

— Десант на Тархан погиб за несколько дней до нашей запланированной высадки. Наш десант назывался третий январский. Собрали 500 человек из разных частей с Керченского плацдарма. Отобрали обстрелянных бойцов. Ну и я туда фельдшером попал, как говорится, за компанию удавился. Сказали, у тебя опыт подходящий, тебе не впервой…

Утром, перед десантом, приехал к нам командарм Петров, толкнул речь и приказал взять Керчь с ходу. Спросил нас: кто чем не доволен? Кто не награжден? Кто представлен к награде и до сих пор ее не получил? Люди с хорошим фронтовым опытом знают, что когда задают перед боем подобные вопросы, то это означает только одно — шансов вернуться живыми назад почти нет, а вернее сказать — нет совсем! Все солдаты, стоявшие в строю, молчали.

Пожелал нам удачи и мужества, сказал, что Родина гордится нами, и так далее…

Погрузили нас на мотоботы, в вечерних сумерках мы отчалили. На километр от берега отошли, смотрим, моряки семафорят прожектором. Нас вернули назад, мы сошли на сушу, и по приказу, через три дня, вернулись по своим частям.

Потом ребята рассказали, что вечером того же дня в Приморскую армию прибыл Еременко вместо Петрова, узнал, что суда с десантом отчалили от портовой стенки и сразу отменил наш десант… Видимо, не хотел свое вступление в должность командарма лишней кровью обмыть. Вот так, по случайному стечению обстоятельств 500 человек остались живы в тот день. Не успела генеральская рука нас забросить в топку войны, как очередную порцию угля.

Потом еще 2,5 месяца сидели на Керченском плацдарме и голодали. Спасались хамсой, жрать больше было нечего. Клима Ворошилова к нам наблюдателем прислали, а про еду забыли…

— Десант знал, что идет на смерть. Какие чувства испытывали люди? Лично вы?

— Ни у кого не было истерики или паники. Мы были как зомбированные: молча загрузились, в тишине отошли от пристани.

Свои ощущения опишу в двух-трех словах: приказ получен — значит, обязан!

Понимаете, те, кто хотел выжить, в десант не шел, они в тылу прокантовались…

Что еще сказать? У нас был долг перед Родиной, солдатский долг.

А то, что нас когда-нибудь убьют, это было ясно как дважды два… Есть такая пословица — лейтенанты погибают в бою, и только генералы умирают в своих постелях…

Один раз на войне я испытал чувство сильнейшего, почти животного страха. Под Балаклавой я раненых на голой равнине в неглубокой воронке разместил, и тут появляются три немецких танка и идут прямо на нас. Я же не могу раненых бросить! Метров 50 до воронки не дошли, вдруг им в борта, из засады, стали наши артиллеристы бить.

А в остальных случаях чувство долга пересиливало любой страх…

Иногда идешь один ночью в полковой тыл за перевязочными средствами, тут и там стрельба, и становится не по себе, на душе неспокойно, какая-то оторопь берет. А вдруг сейчас меня немецкая разведка сцапает? Плена я боялся больше, чем своей гибели…

На фронте шутка была: кто не боится — тот не герой!

— После взятия Севастополя куда была направлена ваша дивизия?

— Сапун-гору мы не брали, и потери у нас были относительно терпимыми.

Когда Севастополь взяли, весь личный состав полка выстроили и уцелевшим вручили награды. Я получил тогда орден Красной Звезды.

После освобождения Крыма нас вывели на переформировку. Из 318-й стрелковой дивизии вновь создали горно-стрелковую. Увеличили штаты, в каждой горно-стрелковой роте появились пулеметный и автоматный взводы. И в таких усиленных ротах каждой полагался свой военфельдшер. К нам в батальон пришли новые фельдшеры Арутюнов и Вера Матюха. Через пару месяцев нас всех, фельдшеров рот, в одном бою поранило.

Но скалолазанием в горно-стрелковых ротах не занимались на формировке.

А дальше Карпаты, тяжелейшие бои в районе Санок, окружение… Там меня уже осенью сорок четвертого года и ранило.