Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

8 декабря умирает Румянцев. Умирает после удара, вызванного приездом фельдегеря из Петербурга. Суворов потрясен. «Ваше Сиятельство потеряли отца, а Отечество героя!— пишет он сыну фельдмаршала графу Николаю Петровичу.— Я ж равно Вам в нем отца теряю...». Он сознает, что остался один и что на его плечи ложится ответственность за судьбу русской военной школы.

Уже 20 декабря следует первый выпад Павла против Суворова — отмена собственного повеления о назначении его шефом Суздальского пехотного полка. Затем один за другим следуют выговоры: за посылку офицеров курьерами, за увольнение их в отпуск без разрешения императора, за аттестование их на производство в чины.

«Сколь же строго, Государь, ты меня наказал за мою 55-летнюю прослугу! Казнен я тобою стабом, властью производства, властью увольнения от службы, властью отпуска, знаменем с музыкою при приличном карауле, властью переводов. Оставил ты мне, Государь, только власть Высочайшего указа 1762 году»,— пишет Суворов 11 января. У него уже созрело решение — воспользоваться указом о вольности дворянства и проситься в отставку. Но он не может бросить дело всей своей жизни. Он знает, что на него смотрят тысячи глаз: как поведет себя в трудную для Отечества пору самый прославленный полководец И он подает рапорт об увольнении в годичный отпуск. Следует отказ, затем требование немедленно отправиться в Санкт-Петербург» Суворов подает прошение об отставке. Оно не обнаружено. Но содержание прошения известно. В приказе, отданном императором при пароле 6 февраля 1797 г., говорилось: « Фельдмаршал граф Суворов отнесся к Его Императорскому Величеству, что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы» [222].

Вот и конец славной беспорочной службы. Поход в Европу не состоялся. Остановить французов в «немецких землях» не удалось. Из Северной Италии идут тревожные вести, 14-15 (3-4) января австрийцы терпят тяжелое поражение в битве при Риволи. Через русского посла в Вене графа А. К. Разумовского Суворов поддерживает отношения с австрийским генералитетом, дает советы, как вести борьбу с молодыми французскими полководцами.

«Бонапарте концентрируется. Гоф-кригс-рехт (Hoffkriegsraht (нем.) — высший военный совет) его мудро охватывает от полюса до экватора. Славное делает раздробление, ослабевая массу. Не только новые, но и старые войски штык не разумеют... не надобно по артиллерии строиться, а бить просто вперед... О, хорошо, ежели б это при случаях внушали»,— пишет он 27 февраля 1797 г. Все его мрачные предсказания сбываются: австрийский фельдмаршал Д. 3. Вурмзер сдается на капитуляцию вместе с гарнизоном крепости Мантуя. Вся Северная Италия завоевана Бонапартом. «Я команду здал. Как сельский дворянин еду в Кобринские деревни...»,— заканчивает письмо Суворов, не подозревая, что его ждут новые испытания.

22 апреля в Кобрин прискакал отставной коллежский асессор Ю. А. Николев с предписанием императора: «Ехать вам в Кобрин или другое местопребывание Суворова, откуда его привезть в ровицкие его деревни, где и препоручить Вындомскому (боровичскому городничему.— В. Л.), а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства». Утром 23 апреля фельдмаршала увозят, даже не позволив ему сделать распоряжений по имению. 12 мая петербургский генерал-губернатор Н. П. Архаров рапортует императору о доставлении Суворова 5 числа в Боровичи и водворении его в селе кончанском, расположенном в лесной глуши на границе Новгородской и Тверской губерний. Началась «кончанская ссылка», длившаяся почти два года. Это была настоящая опала. Присланный с тайной инструкцией императора Николев доносит о каждом шаге Суворова. Полководцу запрещают ездить в гости к соседям. Появляющихся в округе офицеров арестовывают и доставляют в Петербург на допрос к Павлу. По повелению императора дан ход «делам», связанным с денежными расчетами периода польской кампании. В нарушение закона Суворову вменяют «иски» на огромную сумму — 150 000 рублей. Полководца умышленно разоряют, пытаясь добиться покорности. Борьба Суворова против опруссачива-ния армии вызывает горячее сочувствие в обществе. Державин в послании «На возвращение графа Зубова из Персии» прямо указывает на пример Суворова, мужественно переносящего опалу и ссылку:

Смотри, как в ясный день, как в буре,Суворов тверд, велик всегда!Ступай за ним!— небес в лазуреЕще горит его звезда.

Современники не забыли и роли Репнина в гонениях на Суворова. Сделавшись самым близким сотрудником императора, князь Николай Васильевич рьяно принялся за переделку армии на прусский лад. «Репнин,— читаем мы в «Записках» барона Карла фон Гейкинга (крупного чиновника, ведавшего религиозными делами инородцев), всегда старался унизить достоинства Суворова, не любимого Павлом и отставленного от службы за то, что осмелился выразить мнение, будто можно выигрывать сражения, не обременяя солдат крагами, косою и пудрою... Репнин же увлекся в отношении к этому известному генералу до таких низостей, что мне и говорить о них не хочется» [223].

Близкая ко двору графиня В. Н. Головина вспоминает, как весной 1797 г. служивший на юге граф М.П. Румянцев (старший сын полководца) «написал князю Репнину, будто фельдмаршал (Суворов.— В.Л.) волновал умы, и дал понять, что готовится бунт. Князь Репнин чувствовал всю лживость этого известия, но не мог отказать себе в удовольствии подслужиться и повредить фельдмаршалу, заслугам которого он завидовал. Поэтому он сообщил письмо графа Румянцева графу Растопчину. Этот последний представил ему, насколько было опасно возбуждать резкий характер императора, доводы его не произвели, однако, никакого впечатления на князя Репнина, он сам доложил письмо Румянцева его величеству, и Суворов подвергся ссылке» [224].

Странное дело: и до революции, и особенно после — Новикову и Радищеву были посвящены десятки публикаций, а широкий протест военных кругов против антинациональной политики Павла оказался вне поля зрения отечественных историков. Редчайшее исключение представляет обстоятельное исследование Т.Г. Снытко, затерявшееся среди журнальных публикаций 50-х годов нашего века и практически неизвестное читателям. На основании сохранившихся материалов секретнейшего расследования об офицерском заговоре, направленном против опруссачивания армии, исследователь показала, что уже в начале 1797 г. полковник Александр Михайлович Каховский, герой Очакова и Праги, пользовавшийся доверием Суворова, предложил ему поднять армию против засевших в Петербурге гатчинцев. «Государь хочет все по-прусски в России учредить и даже переменить закон»,— приводит слова Каховского арестованный и допрошенный капитан В. С. Кряжев. Патриотически настроенные офицеры считали, что надо «восстав против государя, идти далее... на Петербург» [225]. А вот свидетельство другого участника заговора — будущего героя Отечественной войны 1812 года Алексея Петровича Ермолова (брата Каховского по матери): «Однажды, говоря об императоре Павле, он (Каховский. — В.Л.) сказал Суворову: «Удивляюсь вам граф, как вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время, как близ вас находится столько войск, соглашаетесь повиноваться Павлу?» Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховскому. «Молчи, молчи,— сказал он, — не могу. Кровь сограждан!» [226] Великий полководец и гражданин предпочел ссылку братоубийственной войне. Он не мог увести армию с юга и отдать туркам все, ради чего воевали поколения русских людей. Но Суворов не выдал Каховского.