Василий Филиппов - Юлиус Фучик

Фучик писал о нем: «Природа наделила его умом, и от остальных гестаповцев он выгодно отличался тем, что разбирался в людях. В уголовной полиции он мог бы, несомненно, сделать карьеру. Мелкие жулики и убийцы, деклассированные одиночки, наверное, не колеблясь открывались бы ему: у них одна забота — спасти свою шкуру. Но политической полиции редко приходится иметь дело со шкурниками. В гестапо хитрость полицейского сталкивается не только с хитростью узника. Ей противостоит сила несравненно большая: убежденность заключенного, мудрость коллектива, которому он принадлежит. А против этого не многое сделаешь одной хитростью или побоями».

С успехом играя на слабых струнах Бёма, Юлиус умело мистифицировал, сочинялголовокружительныенебылицы, соответствовавшие представлениям комиссара о значимости «дела», за которое он взялся. Фучик заявил, что он регулярно встречался два раза в месяц в вечернее время в летнем ресторане в Бранике с Яном Швермой. Хотя гестапо располагало сведениями, что Шверма находится в Москве, тем не менее Бём решил проверить показания Фучика и поехать с ним на место встреч.

«Июньский вечер благоухал липами и отцветающими акациями, — вспоминал Фучик. — Было воскресенье. Шоссе, ведущее к конечной остановке трамвая, не вмещало торопливого потока людей, возвращавшихся в город с прогулки. Они шумели, веселые, блаженно утомленные солнцем, водой, объятиями возлюбленных. Одной только смерти, которая ежеминутно подстерегала их, выбирая все новые и новые жертвы, я не увидел на их лицах. Они копошились, словно кролики, легкомысленные и милые. Словно кролики! Схвати и вытащи одного из них — остальные забьются в уголок, а через минуту, смотришь, уже снова начали свою возню, снова хлопочут и радуются, полные жизни».

От Бёма не ускользнуло, что Фучик с жадностью и грустью смотрит через окошечко на улицы, витрины магазинов, на киоски с цветами, на бурлящий людской поток. Он заговорил вкрадчивым голосом, полным горячего сочувствия:

— Вот ты арестован, а посмотри, изменилось ли что-нибудь вокруг? Люди ходят, как и раньше, смеются, хлопочут, и все идет своим чередом, как будто тебя и не было. Среди этих прохожих есть и твои читатели. Не думаешь ли ты, что у них из-за тебя прибавилась хоть одна морщинка?

Бём попал в точку. Конечно, ничего не изменилось и не изменится в жизни людей, в плавном ходе светил. Влюбленный в жизнь, в Прагу, Юлиус не раз замечал какое-то несоответствие между этим чудесным городом и нередко будничными, прозаическими устремлениями его обитателей. Да, пражане любили потолковать о еде и напитках. Конечно, сейчас не поговоришь вслух на улице о том, что передавало Московское или Лондонское радио и как идут дела у Красной Армии. Но и в мирное время разговоры пражан то и дело сводились к отбивной с капустой и кружке пива. Не потому ли это, что наш трудолюбивый народ многие годы жил впроголодь в своей богатой стране, работая при австро-венгерской монархии на «альпийские страны», при Первой республике — на чешских хозяев, цри протекторате — на немецких господ? Но как бы пражане ни были заняты будничными заботами о хлебе насущном, они — и это Фучик знал твердо — не стремились ни к чему иному, не мечтали ни о чем ином, кроме изгнания чужеземцев.

— Сейчас миллионы людей ведут последний бой за свободу, — ответил Фучик, — тысячи гибнут в этом бою. Я — один из них. И знаете что, комиссар, быть одним из воинов последней битвы — это прекрасно!

— Не надо громких слов, Фучик. Когда приходится выбирать между жизнью и смертью, мы предпочитаем поспешить на помощь первой. Но ты неисправим!

Позднее Бём возил Фучика и в другие места, рассчитывая, во-первых, на то, что кто-нибудь из его знакомых заговорит с ним, а во-вторых, на то, что это должно возбудить в узнике жажду свободы и ослабить его волю.

Однажды они поехали на Град. Вошли через ворота Матиаша, украшенные аллегорическими скульптурами борющихся титанов, остановились перед порталом собора святого Вита. За каждым движением Фучика следили глаза сыщиков Бёма.

Древний величественный храм внутри был полон таинственной, тяжелой тьмы. Полумрак и холод. Строгие линии готических сводов уходили в вышину, позолоченные алтари, каменные надгробия. Пахло ладаном и еще тем особенным холодным запахом древнего храма, который всегда напоминает о смерти.

— Вот могилы чешских королей! — начал философствовать Бём. — Славные мужи чешского народа! Славные тем, что поняли: маленький народ не может существовать обособленно, без защиты, без связи с высокой германской культурой. Тысячелетняя традиция, родившаяся еще во времена Вацлава, вашего национального героя. Почему же вы восстаете против извечного чешско-немецкого союза? Жизненные интересы вашей нации требуют другого!

— Вы сами знаете, что лжете! Историю нельзя переписывать, подчищать, перекраивать ее как одежду, как мундир.

— Ты в плену своих заблуждений. Тем хуже для тебя! Оставим историю, перейдем к современности. Разве ты не видишь, сколько бессмысленных жертв, сколько излишней крови вызывает ваша нелепая конфронтация?

— Вы имеете в виду Лидице?

— Да, это село мы уже сровняли с землей и, если натолкнемся, на дальнейшее сопротивление, сровняем с землей хоть весь протекторат! Мы можем себе это позволить. Но вы — маленький народ, гордый, свободолюбивый, но все же маленький. Вы истечете кровью, вмешавшись в великую битву гигантов. Спор рейха с большевистской Россией решится на русских равнинах, независимо от вас.

— Да, много жертв приносит сейчас наш народ во имя борьбы за свое освобождение. Но вы ошибаетесь, если считаете, что кровь казненных, расстрелянных и замученных может остановить народ от дальнейшей борьбы, испугать его, сломить его волю к свободе. Его не сломили ни войска крестоносцев, согнанные со всей Европы, ни казни на Староместской площади после Белогордской битвы, его не сломило ни многовековое рабство, ни позорное мюнхенское предательство, его не сломит ничто, какие бы испытания ни готовило ему ближайшее будущее. То, что не удалось Габсбургам, не удастся и вам.

— Ты все еще веришь в победу русских? Нет, нет, Фучик, ты — фанатик.

Однажды после многочасового допроса Бём посадил Фучика вечером в машину и повез через всю Прагу, через Староместскую площадь к Градчанам. На площади толпы пражан кормили голубей и, затаив дыхание, устремляли любопытный встревоженный взгляд на куранты Староместской ратуши. Круг за кругом обходили стрелки зодиакальный диск, лики апостолов чинно сменяют друг друга, покачивает головой турок, напоминая о нашествии в Европу в XVI–XVII веках. А внутри вращались зубчатые колесики, соскакивали, срабатывали хитроумные рычажки, изготовленные поколением часовых дел мастеров. И вдруг скелет — символ смерти — начинает костлявой рукой трясти неподкупным своим колокольчиком, а второй рукой держать песочные часы, напоминая о неизбежном, призывая задуматься о неминуемом и торопиться делать добро. Каждый час все повторяется сначала, и вот уже 500 лет не умолкает колокольчик ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом. И никому, даже великим мира сего, не дано узнать, по ком пророчески звонил колокольчик, кому он перевернул песочные часы. Смерть не делится властью ни с кем, и вершители судеб могут распоряжаться всеми судьбами, за исключением своей собственной. «Какой удивительный город, — подумал Фучик, — какой удивительный город!»