Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641 - Сесили Вероника Веджвуд
«Возвышают реки, Господи, возвышают реки голос свой… Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи. Чтобы дать ему покой в бедственные дни, доколе нечестивому выроется яма. Толпой устремляются они на душу праведника и осуждают кровь неповинную.
Но Господь – защита моя.»
Лод обратился с просьбой покинуть Ламбет после наступления темноты, чтобы «избежать встречи с любопытствующей толпой». Но, когда спускался к реке к лодке, его ожидал приятный сюрприз. Позднее он так вспоминал об этом: «Сотни моих бедных соседей стояли там, и молились о моем спасении. За что я благодарен Господу и благословляю этих людей».
В этот момент нападки на институт епископата превратились в личные нападки на Лода и Рена. И тогда Пим привлек внимание палаты общин к не менее спорному вопросу – о лорде – хранителе печати Финче. 21 декабря, три дня спустя после того, как архиепископ был отправлен в тюрьму, Финч предстал перед палатой общин без головного убора, чтобы ответить на обвинения, единодушно выдвинутые против него. При этом не был подан ни один голос против. Нельзя сказать, что его ненавидели так же страстно и злобно, как Страффорда и Лода, но, вероятно, вряд кого в Англии не любили так, как его. Во время своего последнего появления в ранге лорда – хранителя печати он держался с неожиданным достоинством и сдержанностью, спокойно опроверг утверждения Фолкленда, что был подкуплен, чтобы объявить законность взимания «корабельных денег», и подтвердил, что интерпретировал положения закона, оставаясь верным ему, как он его понимал. Однако заранее сделал необходимые приготовления и еще до того, как палата общин снова собралась утром 22 декабря, ступил на борт корабля в холодных предрассветных сумерках, отплыв в Голландию. Уиндебэнк отправился в Париж, Тоби Мэтью – в Гент, Финч – в Гаагу; они были первыми среди английских беженцев, которые в следующие 20 лет станут привычными и в итоге надоевшими гостями в небольших городках Нидерландов, в Париже и французской провинции и даже в Венеции, Мадриде и Риме. Живя в стесненных обстоятельствах и проводя время в разговорах о прошлом, которое в их воспоминаниях казалось более славным и значительным, чем это было на самом деле, они сохраняли свои английские обычаи и джентльменские привычки и верили в будущее, когда они и король снова вернут себе все, что они потеряли. Финч был одним из тех, кому повезло: он дожил до этого времени. В 76-летнем возрасте он триумфально вернулся на свое место в палате лордов.
Палата общин тем временем продолжила дело по обвинению Финча даже после его бегства, так как было необходимо доказать наличие правонарушений, совершенных именем королевской власти теми людьми, кого лично назначил король. Как удачно выразился Фолкленд, продолжавший расследование, «он использовал закон против закона; я могу сказать – это было Felo de se (самоубийство)». Фолкленд среди всех тех членов палаты, кто в последние месяцы поддерживал политику Пима, имел самые глубокие взгляды на политическую теорию, он был более философом и теоретиком, чем человеком практики. Должно быть, видел более ясно, чем другие, что атака на канцлера и судей, даже при условии, что она велась на законных основаниях, должна была иметь скорее революционный, а не оздоровительный и укрепляющий эффект на законную структуру государства.
Его друг Эдуард Хайд, практикующий барристер и человек дела, в итоге пришел к осознанному пониманию, что действия главенствующей в палате общин группировки были революционными с самого начала. Но зимой 1640/41 г. он был красноречивым и последовательным, как и Фолкленд, сторонником лишения короля тех властных полномочий, которые тот старался закрепить за собой. В то время как поддерживающая короля фракция была целью критики Фолкленда, Хайд был основным оратором, выступавшим против прерогативных судов, запрета которых палата начала настойчиво требовать.
В конце года стало ясно, что требования и манера работы этого парламента отличны от тех, которые были у его предшественников. Прежние парламенты критиковали политику короля, этот – самого короля. Даже такой документ, как петиция о праве, одобренный парламентом 1628 г., был попыткой только приостановить проведение королем непопулярной политики – она запрещала ему использовать свою власть набирать войска, используя такие прерогативы, которые позволяли карать и контролировать тех, кто был против такой политики. Это ни в коей мере не ограничивало суверенитет самого короля.
Однако Долгий парламент (как его стали называть) подверг уничтожающей критике основы суверенитета. Это не было сделано в духе помпезных политических заявлений, это было сделано в прямой деловой манере, присущей Пиму, конкретно по пунктам. Заявляя о своем праве проводить расследования в такой области, как сбор «корабельных денег» и налог на содержание рекрутов, палата общин тем самым молчаливо намекала, что все административные чиновники королевства были подотчетны не королю, а парламенту. Это говорило о праве парламента знать, что происходило на закрытых советах короля, и о праве спрашивать с королевских советников. Если мелкие королевские чиновники должны были отвечать перед парламентом, то почему нельзя было это сделать в отношении министров? И даже короля? Обвиняя судей, парламент говорил, что он один может решать, что есть закон, что парламент, а не король – источник правосудия. Из этого следовало, что прерогативные суды должны прекратить свое существование. Если сам король не является источником правосудия, ни один суд не может функционировать только от имени его власти. Высокий суд парламента оставался, он мог преследовать людей в судебном порядке, он являлся олицетворением королевского правосудия. Король в рамках парламента был источником закона, но не король сам по себе.
Два столпа, поддерживавшие монархию, оставались – государственные доходы и армия. В конце года палата общин, рассматривая злоупотребления в области монополий, налогообложения фермеров и другие нарушения, попросила допросить чиновников, собиравших налоги, и
