Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
И все-таки предпочитал работать дома. В 1920-е и в 1930-е годы в Москве процветала букинистика: распродавались — сбрасывались — старые, любовно собранные, богатые ценнейшими изданиями библиотеки. Булгаков в книжных магазинах бывал, букинисты знали его.
Внимательно составленная писательская библиотека Булгакова ушла в небытие. Как это произошло, я писала подробно[180] и повторяться не буду. От библиотеки осталось несколько фотографий — всё так называемые общие планы: стеллажи в квартире на Пироговской; коридор со стеллажами от пола до потолка в Нащокинском; застекленные полки у письменного стола в кабинете там же, в Нащокинском; фотография бюро — и в нем тоже какие-то книги. Остались немногие уцелевшие книги в отделе рукописей «Ленинки» (РГБ). Да еще упоминания в сочинениях Михаила Булгакова. И реминисценции — бесконечные отражения в его прозе и драматургии…
Можно ли хотя бы в какой-то степени эту библиотеку восстановить? В какой-то степени — да, конечно.
…В невнятном тумане трудноразличимых корешков на почти воображаемых полках исследователь постепенно — поштучно — проясняет один за другим. Как будто протираешь, делая прозрачным, стекло: догадка… проверка… исследование…
Вот проступает одна книга — она упоминается в письме, цитируется в романе, отголоском проходит в пьесе… Вот другая — где-то здесь безусловно ее место… Третья… Уже прояснились и автор и название. А год издания? Если установить год издания, книгу почти что можно взять в руки…
Хорошо бы ту самую… Ту, которая под рукою хозяина привычно распахивалась всегда на одном и том же развороте… Ту, в которой остались следы заломленных страниц… Или книжку с неразрезанными листами — чтобы увидеть: вот эти страницы писатель, оказывается, никогда не раскрывал… А еще бывает чудо — карандашный штрих… Впрочем — осторожно! — это может быть чужая помета, случайная запись другого лица, даже намеренная фальсификация.
А если не так уж повезло, то, на худой конец, можно и другой экземпляр, без следов его карандаша… даже другое издание… ничего не поделаешь…
…Когда-то я обратила внимание на запись Михаила Булгакова в его последней — предсмертной — записной книжке: «Гелуан, или Хeлуан. Ветер — „хамсин“ (арабск.), пятьдесят, дует в Хелуане 50 дней»[181].
И только в Израиле поняла, как недостает этого очень важного слова — хамсин — в описании тягостно жаркого дня весеннего месяца нисана в романе «Мастер и Маргарита». Хамсин, от которого у Пилата разыгрывается его гемикрания, а распятый, терзаемый яростными лучами солнца и иссушаемый горячим ветром пустыни, быстро теряет сознание.
Но откуда сделал выписку Булгаков? Энциклопедические словари, бывшие у него под рукою, я просмотрела, там информации не оказалось. Из какой-нибудь книги путешествия? Из описания Египта? Гелуан, или Хелуан, — курорт вблизи Каира; это я в энциклопедических справочниках нашла.
А потом, уже после выхода «Записок», снова просматривала перечень книг, полученных когда-то отделом рукописей РГБ от Е. С. Булгаковой. И снова в этом перечне мое внимание привлекла книга под номером 53: Фонвизин С. Семь месяцев в Египте и Палестине. Очерки и впечатления. СПб, 1910, 194 с. В описи указывалось (и это место из описи я, конечно, переписала), что в книжке Фонвизина есть пометы Булгакова — на с. 132 и с. 134.
Может быть, здесь Булгаков нашел хамсин? Отдел рукописей для меня давно закрыт. Да и уцелела ли у них книга, неизвестно. Вот случай, когда остается одно — попробовать найти аналогичный экземпляр.
Аналогичный экземпляр обнаруживается в Национальной библиотеке в Иерусалиме. Самые описания С. Фонвизина оказываются малоинтересными, может быть потому, что Святую землю (в начале ХХ века) путешественник нашел в запустении. «Даже знаменитая иерихонская роза и та исчезла», — пишет он. Но строки, привлекшие внимание Михаила Булгакова, загорелись сразу:
«Мы переехали в Гелуан, — вернее, Хелуан… Это — небольшой городок в двадцати верстах от Каира…» (с. 62).
«…Ветер называется „хамсин“. По-арабски „хамсин“ значит пятьдесят. И, действительно, он дует ровно пятьдесят дней, начиная со средины марта. …Каждый раз продолжается три дня, причем постепенно усиливается. …Он поднимает в воздухе тончайшую пыль, проникающую во все поры тела… Голова становится тяжелой, иногда кружится…» (с. 88).
А вот и с. 132 с невидимой пометой Михаила Булгакова. Где бы могла быть эта помета? Вероятно, здесь: «…Огромное здание, с чудными садами и террасами… С открытых террас — огромный кругозор…»
В романе «Мастер и Маргарита» уже описан дворец Ирода Великого, в котором писатель поместил Пилата. Но картины террас с пышной растительностью и кругозор, открывающийся с этих террас, продолжают занимать его воображение. Хотя книга перед его глазами говорит всего лишь о каком-то санатории в Египте…
На помеченной с. 134 снова хамсин: «На днях мы уезжаем. Пора. Со дня на день можно ожидать наступления периода хамсина».
Вот так работает аналогичный экземпляр. Остается добавить, что книжку Фонвизина Булгаков, вероятно, приобрел в последние месяцы 1939 года, поэтому в записную книжку хамсин попал, а в роман — не успел…
Иногда книги на этих виртуальных полках проясняются группами — многотомники, собрания сочинений… Бесполезно напоминать, как печально, что не сохранились принадлежавшие Булгакову издания художественной классики. Впрочем, кое-что известно. Конечно, здесь широко и полно был представлен Пушкин. Безусловно — Гоголь. «Обожаемый Гоголь», — отметила Л. Е. Белозерская-Булгакова. А П. С. Попов записал со слов Булгакова: «Девяти лет читал „Мертвые души“. Расценивал их как авантюрный роман»[182].
Василий Андреевич Жуковский. Булгаков очень хорошо знал творчество поэта, которого вывел трогательно живым в пьесе «Александр Пушкин». Благодарный след чтения Жуковского сохранил эпиграфом к «Бегу»: «Бессмертье — тихий, светлый брег; Наш путь — к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег!..» (из стихотворения «Певец во стане русских воинов»). Н. А. Ушакова-Лямина говорила мне: у Булгакова на полке стоял многотомный Жуковский.
Лермонтов! Почти не упоминаемый Булгаковым Лермонтов, стихи которого так настойчиво просвечивают сквозь плоть романа «Мастер и Маргарита»…
Н. А. Некрасов… Известно, что Булгаков не любил стихов. Писал П. С. Попову: «С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин — не стихи!)» Но, должно быть, и Некрасов был для него «не стихи». Одно из первых написанных им в Москве, в начале 20-х годов, произведений — фельетон «Муза мести» — посвящено Некрасову.
В своих мемуарах Л. Е. Белозерская называет Алексея Константиновича Толстого. Полностью называет, с именем-отчеством, чтобы не путали. Стало быть, собрание сочинений А. К. Толстого: стихи, драматургия, проза.
Блистательный саркастический юмор «Истории государства Российского»… Знаменитая драматическая трилогия, связанная с эпохой Грозного (пьеса «Царь Федор Иоаннович» стала почти что визитной
