Олег Лекманов - Осип Мандельштам: Жизнь поэта

Лиля (Еликонида) Попова, с которой Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна об эту пору общались почти ежедневно, в начале июня 1937 года писала Владимиру Яхонтову: «Как я провожу время? Большую часть времени у Мандельштамов. Союз <писателей> их поддерживает, дает деньги, Осипа Эм<ильевича> лечат врачи, на днях стихи его будут заслушаны в Союзе, на специальном собрании. <…> Они очень привязались ко мне („всеми любимой, всеми уважаемой“). Осип Эмильевич, если не ошибаюсь, вздумал „открыть“ меня. Но об этом поговорим по приезде, в этом я еще плохо разбираюсь, но кажется, в ссылке он помолодел лет на двадцать, выглядит хулиганистым мальчишкой и написал мне стихи, которые прячет от Надежды Яковлевны (!!). Если там вековые устои рушатся, то я об одном молю, чтоб не на мою голову».[910]

Читая эти оптимистические строки, необходимо принимать в расчет, что красавица Лиля Попова была фанатической поклонницей Сталина и всех его начинаний. «Сталинисткой умильного типа» спустя годы назовет ее Надежда Яковлевна.[911] А Осип Мандельштам завершил стихи, о которых Попова упоминает в письме Яхонтову, таким ее портретом:

Слава моя чернобровая,Бровью вяжи меня вязкою,К жизни и смерти готовая,Произносящая ласковоСталина имя громовоеС клятвенной нежностью, с ласкою.

Четвертым—пятым июля 1937 года датировано еще одно стихотворение, обращенное к Лиле Поповой, «Стансы». Оно состоит из десяти строф. Каждая из первых четырех строф вводит новый «газетный» мотив. Два из них уже выявлены нашими предшественниками; на два попробуем указать мы:

Необходимо сердцу биться:Входить в поля, врастать в леса.Вот «Правды» первая страница,Вот с приговором полоса.

Комментаторами уже замечено, что в строке «Вот с приговором полоса» из зачина «Стансов» подразумевается номер «Правды» от 12 июня 1937 года. На первой странице этого номера газеты большими буквами сообщалось о смертном приговоре по делу Тухачевского, Уборевича, Якира и других крупных советских военачальников: «Вчера Верховный суд Союза ССР приговорил к расстрелу восемь шпионов, находившихся на службе у военной разведки одного из иностранных государств. Разгром военно—шпионского ядра – признак силы великого Советского государства и большой удар по поджигателям войны и их планам расчленения СССР и восстановления власти помещиков и капиталистов».[912]

Дорога к Сталину – не сказка,Но только – жизнь без укоризн:Футбол – для молодого баска,Мадрида пламенная жизнь.

В двух заключительных строках второй строфы «Стансов» (как тоже отмечалось комментаторами) речь идет о сборной команде Страны Басков, «в которой были 9 бойцов—республиканцев», приехавшей «в Москву в июне 1937» года,[913] если точнее – восемь бойцов, приехавших 16 июня.[914] Сборная Страны Басков провела с ведущими московскими и ленинградскими футбольными командами несколько матчей; 5 июля, то есть в тот день, каким датированы Мандельштамовские «Стансы», состоялся матч сборной Страны Басков с московским «Динамо», о чем «Правда» поместила специальную заметку.[915] Пафосом, сходным с Мандельштамовским, окрашен, например, следующий фрагмент отчета Льва Кассиля о матче сборная Страны Басков – «Локомотив»: «У наших гостей двойная слава. Восемь из них были игроками знаменитой национальной сборной команды, защищавшей цвета Испании в самых ответственных международных матчах. Но есть еще одно обстоятельство, и вот оно—то делает баскских товарищей близкими, родными, знакомыми нам, – все они дрались на фронтах республики. И если в команде Страны басков не хватает 2–3 прославленных игроков, то это потому, что славные бойцы футбольного зеленого поля сложили свои смелые головы на поле битвы».[916]

В третьей строфе «Стансов» специального комментария требует не очень понятная первая строка:

Москва повторится в Париже,Дозреют новые плоды,Но я скажу о том, что ближе,Нужнее хлеба и воды…

Загадка отгадывается просто и предельно конкретно: подразумевается вовсе не грядущая мировая революция, как это может показаться без чтения прессы соответствующего периода, а советский павильон на международной выставке «Искусство и техника в современной жизни», открывшейся в Париже 24 мая 1937 года. 1 июля павильон посетил Ромен Роллан, о чем «Правда» бравурно писала в номерах от 2–го и 3–го числа.[917] Приведем также фрагмент из репортажа И. Маньэна, напечатанного в «Правде» 1 июля. В этом репортаже особое внимание было уделено скульптуре В. Мухиной «Рабочий и колхозница», изготовленной специально для советского павильона Парижской выставки: «По общему мнению, СССР оказался на высоте науки и цивилизации. Советский павильон, находящийся у входа на большую трассу Трокаде—ро, приковывает внимание посетителей монументальной группой, возвышающейся над ним. Группа в радостном порыве стремится вперед».[918]

В четвертой строфе «Стансов» с помощью привлечения газетного материала должно быть прокомментировано одно, но ключевое слово последней строки:

О том, как вырвалось однажды:– Я не отдам его! – и с ним,С тобой, дитя высокой жажды,И мы его обороним…

Тут подразумевается опять же не абстрактная коллективная защита Сталина от гипотетических врагов, а вполне конкретная акция, Сталиным инициированная: 2 июля 1937 года «Правда» напечатала правительственное постановление «О выпуске «Займа Укрепления Обороны Союза ССР»»,[919] которое затем в течение нескольких дней обсуждалось и восхвалялось на страницах всех советских газет. В частности, 4 июля «Правда» опубликовала большую подборку материалов «Подписка на заем развертывается по всей стране».[920]

Мы видим, что в «Стансах» Мандельштам отреферировал новости текущей политической и общественной жизни весьма оперативно, хотя и не везде со скоростью репортера. С понятными оговорками его стихотворение правомерно было бы сравнить с обзором знаковых событий в стране приблизительно за месяц, выполненным по главной государственной газете – «Правде».

На короткое время Мандельштамовское чувство к возлюбленной оказалось почти неотделимым от чувства к диктатору – подобное опьянение Сталиным поэт разделил со многими своими современниками. Так, вполне здравомыслящий Корней Иванович Чуковский 22 апреля 1936 года внес в свой дневник следующую восторженную запись: «ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что—то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими—то разговорами <колхозница—ударница> Демченко. И мы все ревновали, завидовали, – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. <…> Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: „Ах, эта Демченко, заслоняет его!“ (на минуту). Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»[921]