Леопольд Треппер - Большая игра

«Имели мы их в виду!» Этот торжествующий возглас всех антинацистов, гордых своими победами, я, кажется, тоже вправе произнести! Сидя в этом небольшом кафе перед рюмкой аперитива, разыскиваемый гестапо, я чувствую себя победителем. Однако война еще не окончена. Нельзя впадать в эйфорию.

Да, я их имел в виду!.. Но надолго ли?.. Что делать? Куда идти?.. А что завтра?.. А что потом?..

Не успел я расстаться с Клодом, как сразу же начинаю лихорадочно анализировать ситуацию. В одном я, правда, преуспел, и это важно: несомненно, что зондеркоманда, ее французские помощники, Лафон и иже с ними в эту самую минуту предпринимают все возможное, чтобы поймать меня. Но несущаяся за мной свора вынуждена несколько приглушить свой лай. Почему же Паннвиц и его шайка действуют так осторожно? Да потому что они не знают, проинформировал ли я обо всем Москву. Не хотят звонить во все колокола о моем побеге. Предположим, что Центр не в курсе последних событий. Объявив всеобщую тревогу, пустив все силы полиции по моему следу, Паннвиц рискует насторожить Центр.

На улице, в кинематографах или в кафе я чувствовал себя в относительной безопасности. При всей ненадежности своего положения я нигде не чувствовал себя более спокойно, как затерявшись в парижской толпе. Это чувство относительной безопасности подкреплялось еще и удостоверением с надписью «фольксдойче», которое давало более широкие права, нежели удостоверение французского гражданина. В частности, я мог беспрепятственно передвигаться по ночному городу.

Что же делает счастливый фольксдойче, когда попадает на несколько дней в Париж? Ясно, что он ведет веселую жизнь… Что ж, буду вести себя как этакий бонвиван, так сказать, баловень судьбы. А на самом деле я и не думал, насколько трудно развлекаться, когда смерть идет за тобой по пятам. Я покинул кафе и зашел в кинотеатр. Не спрашивайте меня про фильм, который показывали в тот вечер, помню только удобное кресло, а также расслабляющий, располагающий к отдыху полумрак. А главное — я мог убить полтора-два часа, и этого мне было вполне достаточно.

Сеанс окончился, и я направился в сторону вокзала Монпарнас. Была уже поздняя ночь. В ожидании рассвета я без конца бродил по улицам. Наконец бледная заря высветлила небо над крышами Парижа, город стал оживать, наполняться первыми шумами нового дня. После бурных событий, пережитых накануне, все, что открывалось впереди, казалось мне какой-то бескрайней пустотой. Полностью изолированный от всех, я мог только лишь считать часы и минуты, предельно настороженный и ожидающий что-то непредвидимое. Не зная, чем заняться, я решил придумать какое-нибудь занятие для личного состава зондеркоманды. Из какого-то бистро я позвонил в «белый дом»:

— Извините меня, — сказал я голосу, откликнувшемуся на том конце провода, — я не вернулся вчера вечером, потому что задержался у друзей. Вечером приду домой после визита к моему врачу…

Таким образом, подумал я, не мне одному придется с нетерпением ожидать конца дня!..

Пустые часы, бесцельное хождение, прерываемое остановками в каком-нибудь кафе или ресторане. И снова улица, на которой ты оказываешься так же неминуемо, как ракушка, выплеснутая волной, оказывается на пляже. Мой шаг нетороплив, но мозг напряженно работает, глаза широко раскрыты. Все мое существо охвачено волнением. Наступает вечер, и я понимаю, что не выдержу еще одну ночь под открытым небом. Мне необходимо лечь в постель, хотя бы на несколько часов. Нанимаю велотакси. Оно отвозит меня на вокзал Монпарнас, куда я захожу на минуту. Потом мы едем на Орлеанский вокзал, и по дороге я начинаю дремать. Когда мы у цели, удивленный водитель грузового трехколесного велосипеда, видя, что я не выхожу, будит меня. Какое у меня может быть выражение лица?.. Бог мой, откуда мне знать… Вероятно, не очень «классическое». Конечно, нетрудно заметить, что со мною что-то не так.

Мой возница, немолодой мужчина с умным и симпатичным лицом, склонившись ко мне, спрашивает:

— Может, вам негде переночевать? Тогда, если желаете, поедем ко мне… Но сперва мне надо сделать еще одну ездку…

Я не говорю ему ни слова, но он понимает, что я в затруднительном положении. Как-то сразу я верю в его искренность и предлагаю оплатить недостающую ездку…

Велотаксист живет один в мансарде. Живи он в роскошном дворце, я не был бы более счастлив. Его присутствие придает мне уверенность, успокаивает. Прекратилось одиночество. Вдруг в этой моей тягостной ночи одинокого беглеца неожиданно вспыхнул проблеск дружелюбия и товарищества… К большому моему удивлению, он не задает мне ни одного нескромного вопроса. За скудной трапезой мы болтаем о комендантском часе, о дефиците и продовольственных карточках, о тяжком бремени оккупации…

Совершенно счастливый, я ложусь в постель, чтобы около четырех утра проснуться новым человеком. Мой спутник доставляет меня на Северный вокзал, где мне якобы надо сесть на поезд. Горячо благодарю новоявленного друга, и мы сердечно расстаемся.

Кем я был для него? Скорее всего каким-нибудь провинциалом, заехавшим на пару деньков в Париж и теперь отправляющимся восвояси.

Дорогой добрый человек! Не знаю и едва ли когда-нибудь узнаю, кто ты. Но если ты еще жив и прочитаешь эти строки, знай: до конца жизни я не забуду, что ты сделал для меня в ту трудную ночь…

17 октября. Во мне еще теплится слабая надежда восстановить контакты с друзьями. Сюзанна Спаак организовала мне встречу не только с представителем коммунистической партии, но и с одним из ее друзей, Гру-Радене, принадлежащим к группе Сопротивления, связанной с Лондоном. Я задумал связаться через этого человека с советским посольством в Великобритании. Я должен встретиться с ним в полдень, перед церковью в Отейле. К назначенному времени я двинулся к условленному месту. Очень осторожно — а осторожность в нашем деле никогда не мешает! — подхожу почти к самому входу в церковь и вдруг вижу — перед папертью стоит характерный «ситроен» с приводом на передние колеса, один из тех, на которых обычно разъезжают гестаповцы. Машинально повертываю в обратную сторону и… давай бог ноги! Так я никогда и не узнал, что там произошло, был ли задержан человек, с которым я должен был встретиться…

Вечером того же дня арестовывают Джорджи — в той самой деревушке в провинции Вос, где она пряталась. Мне об этом сообщили, конечно, позже. Ее схватили люди Лафона, которые двумя сутками раньше узнали ее адрес, записанный на листке, врученном ею мадам Мэй. Зондеркоманда выждала два дня и пошла по ее следу.

Паннвиц, видя, что я не возвращаюсь в «белый дом», заключил из этого, что я отправился к Джорджи. Это, между прочим, было бы верхом неосторожности. Многочисленный наряд гестапо окружил деревню. Люди из зондеркоманды затаились и до позднего вечера ожидали моего прибытия. Наконец Паннвиц и Берг с пистолетами наготове двинулись во главе своего подразделения на штурм. Паннвиц когда-то мечтал стать кинорежиссером. Ничего из этого не вышло, и в данном случае — видимо, для самоутверждения — он хотел покрасоваться перед самим собой — «герой с оружием в руке»! Захват Джорджи и ее сынишки он намеревался использовать как средство для еще неслыханного доселе шантажа. Однако этот дипломированный эксперт по нравственным и физическим пыткам не понимал, что шантаж, каким бы «беспроигрышным» он ни казался, иногда бывает совершенно бесполезен.