Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
После этого Антону и Яворской уже не о чем было разговаривать. Тогда же он отнес рукопись Вл. Немировичу-Данченко, чьи советы ценил и принимал.
Отношения Чехова с Ликой стали столь же непринужденными, сколь и его шутливый роман с Сашей Селивановой. Однако жизнь он вел «воздержную», о чем было сказано в письме к Суворину от 10 ноября: «Я боюсь жены и семейных порядков, которые стеснят меня и в представлении как-то не вяжутся с моею беспорядочностью, но все же это лучше, чем болтаться в море житейском и штормовать в утлой ладье распутства. Да уже я и не люблю любовниц и по отношению к ним мало-помалу становлюсь импотентом».
Антон ездил обедать с пивом и водкой к Саше Селивановой, а Лику звал к себе в леса, гулять и петь. Однако лишь далекие красавицы вызывали в нем желание. После неудачного дебюта в пьесе Шиллера «Коварство и любовь» Людмила Озерова еще больше заинтересовала Антона. Суворину он писал об этом 21 октября: «Воображаю, как эта жидовочка плакала и холодела, читая „Петербургскую газету“, где ее игру называли прямо нелепой».
Как-то раз, разбираясь на чердаке мелиховского дома, Маша обнаружила рукописи Елены Шавровой, которые Антон считал потерянными. Он написал ей, что готов понести наказание, и признался, что пишет рассказ «Моя невеста» (будущий «Дом с мезонином») об утраченной любви: «У меня когда-то была невеста…» Договариваясь о встречах в «Большой Московской гостинице», Елена и Антон вступили в осторожную игру. Письма Шавровой становились все более кокетливыми. Одиннадцатого ноября она подала тонкий намек на отношения, которых, очевидно, искала: «Знаете, я часто вспоминаю Катю из „Скучной истории“ и понимаю ее». Третьего декабря она высказалась более откровенно: «Меня радует уже одна возможность того факта, что cher maître любил когда-то и что, значит, это земное чувство ему было доступно и понятно. <…> Мне почему-то кажется, что Вы слишком тонко анализируете все и вся для того, чтобы полюбить»[333]. В письме, написанном под Новый год, она хвалила Ариадну как «настоящую» женщину, которая умеет обращаться с мужчинами, и пожелала Антону «сколько возможно меньше скучных дней, часов и минут».
Однако осенью Антону ни скучать, ни флиртовать было некогда. Творческий порыв, овладевший им весной прошлого года, не потерял своей силы. Закончив «Чайку», он приступил к работе над самым ностальгическим своим рассказом «Дом с мезонином». Его пейзаж и второстепенные персонажи (бездельничающий помещик и его властная, истеричная любовница) уходят корнями в год 1891-й, в богимовское лето с мангустом. Рассказчик (художник, которого никто не видит за мольбертом) случайно попадает в старую запущенную усадьбу, в которой живут мать и две дочери. Со старшей дочерью он ввязывается в непримиримые споры, а в младшую – влюбляется; узнав, что его чувство взаимно, он вскоре теряет ее. Все детали рассказа передают чувство невозвратной потери – и опавшая жухлая хвоя, и старые липы, и полузаброшенный барский дом, и пассивность героя-рассказчика. Его побочная тема пройдет красной нитью через поздние чеховские сочинения: бесполезность деятельности во имя народа, которая не устраняет главных причин его бедственного существования. Старшая сестра, активная защитница крестьян, выступала противницей искусства и праздности. Критиков озадачивало то, что автор не поддерживает ни деятельной учительницы, ни бездеятельного художника. Как это часто бывает у Чехова, конфликт возникает между двумя сторонами сто собственной натуры – между трудолюбивым землевладельцем и созерцателем-художником или между сторонником женского равноправия и женоненавистником. Сам активный земец, Чехов начал хлопотать о постройке новой школы в соседнем селе Талеж, рассчитывая на собственные средства, крестьянские взносы и субсидию Серпуховской земской управы. Соседи-помещики помощи не предложили. С Семенковичами, новыми владельцами Васькина, Антон общение наладил, а не внушающих доверия Варениковых старался избегать. Те предлагали обменять часть своей усадьбы на мелиховский покос, на что Маша ответила отказом. В августе Вареников досадил Чеховым тем, что запер у себя забредших в его сад мелиховских телок и потребовал за них по рублю. Чехов сказал, чтобы он оставил их у себя даром. Вареников сдался: «Прикажите взять Ваших коров; прошу запретить Вашей прислуге запускать их к нам на сенокос»[334].
В будни, когда Маша преподавала в гимназии Ржевской, в Мелихове за хозяина был Павел Егорович. Управитель он был жестокий, однако работники выходили у него из повиновения, пререкались и пьянствовали. Пятнадцатого декабря, поморозив на кухне тараканов, он вставил двойные рамы и написал Маше полное негодования письмо: «У нас новости: Роман с женою поссорился, а Она закапризничала, не пошла коров доить, нужно было просить и умолить Анютку, чтоб пошла подоить коров, а Машутку – чтоб кур и уток покормила, хлеб в печь сажала старуха [Марьюшка] со слезами. <…> Что же это такое происходит, неужели можно позволить дать волю прислуге и работникам, чтобы они не слушали тех, кто находится в доме? <…> Роман был прежде снисходителен, когда ему не давали воли и послабления, а теперь он зазнался, стал лицемерить, узнал слабую струну Антоши, при тебе он старается угодить и понравиться, а когда ты уедешь, совсем делается другой. <…> Где безначалие вкоренится, там всегда бывает беспорядок и неустройство. За всю неделю не могли навоз вычистить из конюшни два здоровца, поденщицу взял. Сидим без дров, и в комнатах холодно стало»[335].
Антону Павел Егорович со своими деспотическими замашками тоже действовал на нервы. Александру он жаловался, что отец «по-прежнему жует за обедом мать и длинно рассуждает об орденах».
Когда Антон возвращался в Мелихово, мир и порядок в доме восстанавливался, однако он предпочитал возиться не с прислугой, а в саду: обрезать малину, присыпать навозом спаржу, выхаживать заболевшую Хину. Работники его, Иван, Роман и его брат Егор, никогда не слышали от него грубого слова. Антон подолгу бродил в лесу. Павел Егорович пометил в дневнике 8 октября: «Ясное утро; ходили с таксами на охоту, но барсука в норе не нашли».
Левитан, все еще погруженный в душевную тоску, иногда сопровождал Антона в этих вылазках, но ружье оставлял дома. Он был тронут вниманием Антона и благодарен за его визит в Горки. Антон подарил ему экземпляр «Острова Сахалин», надписав: «…на случай, если он совершит убийство из ревности и попадет на оный остров». В конце июля Левитан писал Антону: «Несмотря на свое состояние, я все время наблюдаю себя и ясно вижу, что я разваливаюсь вконец. И надоел же я себе, и как надоел. Не знаю почему, но те несколько дней, проведенных с тобой у меня, были для меня самыми покойными днями за все лето». В октябре Левитан провел в Мелихове два дня.
Другие тоже нуждались в поддержке Антона. Ему снова пришлось хлопотать перед Сувориным за Мишу. Тот и сам обращался к нему с просьбой о переводе в Ярославль, но сделал это довольно бестактно, так что брату пришлось за него извиняться. Суворин пошел в министерство и добился для Миши должности начальника второго отделения ярославской казенной палаты, о чем сообщил Антону телеграммой, прибавив: «Скажите merci, ангел мой». Из Углича Миша уезжал не один. Там он встретил и полюбил Ольгу Владыкину, служившую гувернанткой у богатого заводчика. Ольга приняла предложение Миши, хотя ее задело, что он объявил о помолвке лишь после того, как получил благословение Антона. Счастливый Миша расщедрился и решил уступить Маше 1600 рублей – весь будущий доход от опубликованного им словаря для сельских хозяев «Закром». Брата Александра снова одолели семейные проблемы: Антона не приняли в гимназию без метрики, а Коля озорничал: выбросил «для собственного удовольствия» со второго этажа кошку. Александр воззвал о помощи к Ване и Соне: «Не возьмешь ли к себе на выучку моих поросят? <…> Как только я вышел из дому, так они – уроки к черту, берутся за шапку и марш. <…> Лучше деньги тебе, чем чужому. Николай <…> полезен, умеет ходить в кабак за водкой»[336].
Ваня ничего против не имел, но Соня дала на это согласие лишь через два года.
К осени Чехов восстановил дружеские связи с поклонниками мужского пола, хотя Билибин был недоволен, что к нему обратились только по делу. На записку Щеглова, присланную после полуторагодового молчания, Чехов ответил столь сердечно, что тот в восторге воскликнул: «Для Вас, только для одного Вас открыты всегда как мое сердце, так и мой [гостиничный] номер». В дневнике он 10 октября сделал запись: «Три человека, свидание с которыми заставляет биться мое сердце: А. П. Чехов, А. С. Суворин, В. П. Горленко». Однако назначавшаяся несколько раз встреча в том году так и не состоялась, и разочарованный Щеглов уехал к себе во Владимир.
