Дмитрий Лихачев - Заметки о русском (сборник)
Бессмысленно механически подражать тому, что само было полно неудовлетворенности и искало разрешений в будущем.
Культура обладает своим объединяющим ее стилем. В этом стиле всякое ценное явление прошлого должно найти свое творческое и органическое применение. Но самое главное состоит в том, что познание культур других народов и культур прошлого обогащает культуру, поднимая ее уровень, расширяя ее базис, делая ее еще более многообразной и гибкой, увеличивая ее общечеловеческую значимость.
Последнее особенно важно: человеческие ценности, заключенные в культуре, должны быть как можно более многообразными и охватывать собой самый широкий круг достижений человечества. Чем больше культура вбирает в себя, тем больше она отдает.
В моих «Заметках о русском» сделана попытка описать как бы народный идеал русских – их лучшие качества, как они представляются самим русским. Сейчас для меня ясно одно серьезное упущение в «Заметках». Говоря о «лучшем» для характеристики русских (лучшее всегда выделяется в историях искусств или историях литератур, и именно по нему судится и об искусстве и о литературе), в «Заметках» ничего не говорится о тех вершинах, которые существуют и в самих вершинах – в искусстве, в литературе, в философии, в национальных особенностях религии.
Что можно о них сказать совсем кратко? Выразителями «вершин» всегда являются мыслители (философы, богословы, критики). С западноевропейской точки зрения философов и богословов в России как бы и нет. Они растворены в художественном творчестве всех родов: в иконописи, в музыке, в поэзии и т. д. Наиболее сильные и оригинальные мыслители на Руси – это Андрей Рублев, Дионисий, безвестные творцы церковной музыки, Иларион, князь Владимир Мономах, протопоп Аввакум, Ломоносов и Державин, Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Чаадаев, Достоевский, Владимир Соловьев, Мусоргский, Скрябин, Рерих и др.
В чем причина такой особенности русской философии? Русская философия очень конкретна, чуждается абстрактной мысли и направлена прежде всего на познание мира, а не на гносеологические проблемы. Познание же мира как целого связано прежде всего с художественным его осмыслением.
Важно подчеркнуть, что великие стили – романский (а на Руси монументально-исторический), готический (а на Руси предвозрожденческий), барокко (и в его русской форме), классицизм – это стили, познающие мир, стремящиеся обнаружить в мире единство, подчиненность мира единым мировоззренческим принципам (содержательно-формальным). По одному этому история философии должна учитывать стилистическое осмысление мира, которое легко понять, изучая единые признаки стиля в разных областях художественного творчества (в архитектуре, живописи, скульптуре, литературе, музыке, даже – модах и обычаях).
Поэтому и отдельные поэты, писатели, живописцы (и иконописцы), композиторы являются мыслителями, отражающими в своем творчестве собственное понимание мира. Это художественное понимание мира отличается гораздо более сильным внутренним ощущением общего в мире, чем логическое его познание.
И вот характерно, что хотя во все века и у всех народов существовали и существуют художники-мыслители (Гёте, Бетховен, Моцарт, Вагнер, Пуссен и т. д.), в России познание мира больше всего стремилось увидеть в мире его единство, цельность, увидеть, ощутить, эмоционально передать другим это свое ощущение.
Но характерно и другое: художественное познание мира русскими художниками почти во всех случаях было связано с ощущением трагичности совершающегося в мире – в истории (Мусоргский), в современности (Достоевский), в природе (Тютчев), во всем мире (Владимир Соловьев), трагическим восприятием будущего (Лермонтов, Соловьев, Блок).
Если вернуться теперь к тому простому, о чем я писал в своих «Заметках о русском», – к доброте, воле, свободе и пр., то и там в конечном счете мы найдем эту трагичность. Трагична русская доброта, русское понимание воли, удали. Трагична основа русской беспечности и беззаветной (то есть существующей без завета) удали.
Но это все требует особого и очень сложного осмысления. Явления эти далеко не просты.
В «Заметках о русском» я пишу о слове «воля» как о типично русском («воля» – это свобода плюс простор и природа). Характерно, что в словаре Даля (обнаружил уже после публикации «Заметок») слово «свобода» разъясняется и занимает меньше половины страницы. Слово же «воля» имеет статью на две страницы. В словаре Ожегова словам «на волю» и «на воле» отмечено, что они принадлежат разговорному языку. Характерно, что у Пушкина, типично русского человека и писателя, герои его «ищут волю». Степан Разин у него «вольный человек». В 1968 году Шукшин публикует в журнале «Искусство кино» сценарий о Степане Разине: «Я пришел дать вам волю».
Возвращаясь к характеру русской философии, обратим внимание на то, что главным аргументом в пользу выбора из всех религий византийского православия был аргумент эстетический: красота богослужения в константинопольском храме Софии. И пошли отсюда храмы Софии, Премудрости Божией, в Киеве, Новгороде, Полоцке. Главный аргумент в пользу истинности – красота.
Русский Север! Мне трудно выразить словами мое восхищение, мое преклонение перед этим краем. Когда впервые мальчиком тринадцати лет я проехал по Баренцеву и Белому морям, по Северной Двине, побывал у поморов, в крестьянских избах, послушал песен и сказок, посмотрел на этих необыкновенно красивых людей, державшихся просто и с достоинством, я был совершенно ошеломлен. Мне показалось – только так и можно жить по-настоящему: размеренно и легко, трудясь и получая от этого труда столько удовлетворения. В каком крепко слаженном карбасе мне довелось плыть («идти» – сказали бы поморы), каким волшебным мне показалось рыболовство, охота. А какой необыкновенный язык, песни, рассказы… А ведь я был совсем еще мальчиком и пребывание на Севере было совсем коротким – всего месяц, – месяц летний, дни длинные, закаты сразу переходили в восходы, краски менялись на воде и в небе каждые пять минут, но волшебство оставалось все тем же. И вот сейчас, спустя более шестидесяти лет, я готов поклясться, что лучшего края я не видел. Я зачарован им до конца моих дней.
Почему же? В Русском Севере удивительнейшее сочетание настоящего и прошлого, современности и истории (и какой истории – русской! – самой значительной, самой трагической в прошлом и самой «философской»), человека и природы, акварельной лиричности воды, земли, неба, грозной силы камня, бурь, холода снега и воздуха.
О Русском Севере много пишут наши писатели-северяне. Но ведь они северяне, многие из них вышли из деревни («вышли», но в какой-то мере и остались), – им стеснительно писать о своем. Им самим иногда кажется, что, похвали они свое, и это будет воспринято как бахвальство. Но я родился в Петербурге и всю жизнь прожил только в этих трех городах: Петербурге, Петрограде, Ленинграде, может быть, еще и в Питере – это особый, рабочий город, выделившийся из Петербурга. Мне-то писать о моей бесконечной любви к Русскому Северу вовсе не стеснительно…
Но самое главное, чем Север не может не тронуть сердце каждого русского человека, – это тем, что он самый русский. Он не только душевно русский, – он русский тем, что сыграл выдающуюся роль в русской культуре. Он не только спасал Россию в самые тяжкие времена русской истории – в эпоху польско-шведской интервенции, в эпоху первой Отечественной войны и Великой, он спас нам от забвения русские былины, русские старинные обычаи, русскую деревянную архитектуру, русскую музыкальную культуру, русскую великую лирическую стихию – песенную, словесную, русские трудовые традиции – крестьянские, ремесленные, мореходные, рыболовецкие. Отсюда вышли замечательные русские землепроходцы и путешественники, полярники и беспримерные по стойкости воины.
Да разве расскажешь обо всем, чем богат и славен наш Север, чем он нам дорог и почему мы его должны хранить как зеницу ока, не допуская ни массовых переселений, ни утрат трудовых традиций, ни опустения деревень. Сюда ездят и будут ездить, чтобы испытать на себе нравственную целительную силу Севера, как в Италию, чтобы испытать целительную силу европейского Юга.
Сколько существует названий одной и той же народности!
Немец (нейтральное), немчура (презрительное), немчина, германец (воплощение физически сильного и красивого человека в германском «правильном» типе). Турка, турок. Русский, русак (воплощение русской, простой красоты). Болгарка и болгарыня (почти что вроде боярыня – красивая болгарская женщина).
Интересно следующее: все похвальные названия различных народностей рисуют нам физически красивого человека и обязательно крупного. «Десять русаков» сказать нельзя. «Десять болгар» – только в каких-то особых обстоятельствах (при исполнении ими какого-нибудь степенного танца), «Десять турчанок» можно, а «десять туркинь» – странно. «Десять германцев» можно было сказать только во время Первой мировой войны, когда говорили «германцы», чтобы отличить их от «своих» немцев – прибалтийских, поволжских и пр.
