Альфред Рессел - По дорогам войны

- Подождите здесь, - сказал я тоном, не терпящим возражений.

- Здесь? - вскричал пораженный Шпачек.

- Да, здесь! - подтвердил я и ткнул пальцем в то место, где мы остановились. Не взглянув на Шпачека, я начал спускаться с высоты к Жиару.

Я готов был дать голову на отсечение, что Шпачек побежит за мной вдогонку и будет просить отправить его с машиной с этого места. Но Шпачек лишь горестно покачал годовой. Не думал я, что он возьмет себя в руки. Про себя я решил, что сейчас самый подходящий момент отучить его от страха. В то же время меня не покидало опасение.

И тут загромыхало. Я быстро оглянулся на вершину, откуда раздавался разрыв за разрывом. Шпачек! Теперь я готов был отдать все на свете за то, чтобы он остался цел и невредим. Я ругал себя, почему не отправил машину куда-нибудь подальше. А батареи противника продолжали работать: ведь стоявший на голой вершине "виллис" представлял для врага подходящую цель, ради уничтожения которой стоило затратить кучу боеприпасов. Чтобы немного отвлечься, я начал вспоминать слабые стороны в характере Шпачека.

В Жиаре работы оказалось много, и меня все время мучила мысль о судьбе Шпачека. Сосредоточенный огонь по единственной цели предвещал самое плохое. "Такого он не вынесет", - думал я. "А почему бы и нет? - возражал во мне другой голос. - Все ведь нельзя уничтожить..." Это была единственная надежда, слабая и непрочная, по я хватался за нее как утопающий за соломинку. Мысль лихорадочно работала. Как поправить дело?..

Когда солнце нависло над самым горизонтом и на заснеженные поля легли длинные темные тени от голых деревьев и деревянных построек, я с мрачными предчувствиями направился по лощине в сторону Конской.

Приблизившись к вершине, я замедлил шаги. Машина стояла на прежнем месте, хотя выглядела она как-то странно.

- Шпачек, Шпачек! - крикнул я, чувствуя, как волнение перехватило мне горло. Через некоторое время он откуда-то вылез, выпрямился, потоптался на месте и молча вытянул руки ладонями вверх, будто неся в них воду.

- Это было в машине, - выдавил он. На его ладонях лежало много тяжелых острых осколков. Они застряли в кабине.

- А вы где были?

Он показал на небольшую яму недалеко от машины. В его голосе явно прозвучали нотки гордости, когда он рассказывал, как среди этого кромешного ада земля стала уходить у него из-под ног. Я прекрасно понимал его состояние. Шпачек не знал тогда, что мысленно я обнимаю его. На лице водителя не было заметно никаких следов волнения или страха.

Все это необходимо было ему пережить, раз уж я решил ему помочь. Правда, мера крутая, но я до сих пор два раза чувствовал недоверие к Шпачеку. Теперь мои сомнения рассеялись. Время показало, что Шпачек изменился.

Проявленная водителем на высоте 906 храбрость была нужна ему как лекарство.

Я до сих пор не могу понять, как он выдержал такой обстрел и не убежал со страха. Короче говоря, он тогда удивил меня.

Падение Липтовски-Микулаша

Сменив советские войска в Липтовски-Микулаше, наши части оказались в тяжелом положении. Без овладения высотами 748 и 729 долго удерживать Липтовски-Микулаш, который вклинивался на запад в оборону противника, было невозможно. Без взятия этих высот нельзя было добиться успеха и в районе Яловец, Бобровец, отчего зависело расширение фронта прорыва и уничтожение всей немецкой обороны.

Командир корпуса поручил оборонять город 1-й чехословацкой бригаде. Из-за разыгравшейся метели смена 24-й советской дивизии проходила несвоевременно и неорганизованно. Некоторые части ушли с позиций еще до прихода наших подразделений, а подполковник Брож, наоборот, подписал протокол о сдаче и приеме участка фронта раньше положенного срока. По странному стечению обстоятельств в критический момент смены частей немцы сразу на ряде участков фронта предприняли сильные ночные атаки с артиллерийским обстрелом. Появилось подозрение, что немцам стало известно о смене и они решили воспользоваться этим, чтобы захватить город. И действительно, 10 марта после полуночи через Ваг незаметно переправился батальон фанатиков из гитлерюгенд, в результате атаки овладел предместьем Врбицей и продвинулся к Околичне. В это же время противник атаковал в городе железнодорожную станцию и казармы.

* * *

9 марта, возвратившись с наблюдательного пункта в деревню Св. Петер, я неожиданно получил задачу немедленно отправиться в Липтовски-Микулаш к начальнику гарнизона. "В Микулаш? Но ведь он практически окружен!" подумал я. Клещи, которыми охватил противник этот город, в любую минуту могли сомкнуться. Из Околичне по дороге уже не проехать. Оставался лишь 800-метровый коридор между кладбищем в Околичне и печально известной высотой Гае, но он насквозь простреливался пулеметным огнем противника.

Промерзший и голодный, выехал я в Околичне. Конечно, мне было интересно туда проехать, но такая авантюра была связана с исключительным риском.

Вчерашний буран намел кругом большие сугробы снега. Деревню совсем занесло, будто только на нее обрушилась непогода минувших дней. Ночь на И марта протекала подозрительно спокойно. В тот момент я не знал, что в серой мгле недалеко от нас тихонько, как призраки, пробираются темные тени врагов, нацелившихся на предместье города.

Добрые люди нашли мне в Околичне лошадь с санями. Ездовой обвязал тряпками копыта лошади, проверил бесшумность сбруи. Без саней было не обойтись. Ездовой сдерживал мое нетерпение, советовал повременить, пока осядет туман. И он был прав. Около четырех часов ночи мы потихоньку выехали и сразу будто окунулись в молоко. Лошадь размеренно бежала рысью по пышному белому ковру, но даже скрипа полозьев не было слышно. Я впился глазами в непроглядную тьму, каждую минуту ожидая выстрелов или встречи с дозором противника. Наконец-то! Сквозь туман проступили неясные очертания строений. Это был Липтовски-Микулаш. Проскочили!

В городе положение было тяжелым. И Брож не пытался скрыть безвыходность ситуации. Низкая боеспособность частей не давала, по его словам, реальных надежд на укрепление обороны. В батальонах не было офицеров, не хватало командиров рот и взводов. Большую часть личного состава подразделений составляли новобранцы, которые прибыли на фронт только 6 марта. Они еще не умели как следует обращаться с оружием и были не обстреляны в боях. Не хватало пулеметчиков. Измученные люди засыпали на ходу. Опытных бойцов осталась небольшая группа, но они с беспримерной отвагой сражались против превосходящих сил гитлеровцев.

- Город не удержим, - откровенно заявил мне подполковник Брож.

Сдача города могла произойти в любой момент. В штабе бригады царила нервозная атмосфера. Брож выглядел бледным и изнуренным. Что бы он ни делал, а хозяином положения не являлся. В обстановке тревоги и неразберихи вокруг него крутились солдаты, офицеры, посыльные, офицеры связи, наши и советские. В крайнем напряжении сил он пытался одновременно управлять боем, принимать решения, оценивать информацию, решать материальные и кадровые вопросы, поддерживать связь с корпусом. Для одного человека это было чересчур много. Среди шума и гула его сильный голос то резко выделялся, то вновь заглушался. "Как долго все это протянется?" - пронеслось у меня в голове при виде этой картины. Дело шло к быстрому концу. Призрак окружения витал над городом, прокрадываясь в среду солдат на боевых позициях, проникая в сознание командиров и работников штабов, парализуя их волю опасениями за свою судьбу, если их схватят нацистские головорезы. Слово "окружение" никто не произносил вслух, но все понимали это как возможную реальность. Сознание этого лишало уверенности даже тех, кто еще надеялся отстоять город. Вот в такой ситуации притащили пленного гитлеровца. Он надменно и громко продемонстрировал начальнику гарнизона фашистское приветствие, и до допроса дело не дошло.