Юрий Остапенко - Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора

Командировка в Кольчугино

Где-то в конце февраля 1943 года в КБ, где в тот день работал Яковлев, позвонил нарком:

– Александр Сергеевич, найдите время сегодня до 19.00 зайти ко мне.

Яковлев тотчас взял особую папку, которая всегда была наготове, и отправился в наркомат. Не заходя (на часах было без двух семь) в свой кабинет, который находился на этом же этаже, Александр Сергеевич кивнул секретарю и, увидев утвердительный кивок, направился к двери, на которой была привинчена медная табличка «Шахурин А.И.».

Алексей Иванович пожал заместителю руку и сказал:

– Я, конечно, поздравляю со Сталинской премией…

– Что, уже опубликован Указ, Алексей Иванович?

– Да. Первой степени. «За модификацию и усовершенствование боевых самолетов». Еще раз поздравляю.

– Спасибо, но было произнесено «конечно». Что-то еще?

– Еще. Речь идет все о том же усовершенствовании самолетов. Вот письмо из Кольчугино, здесь серьезные сигналы о снижении качества дюралюмина, который идет на обшивку самолетов. Похоже, там нездоровая обстановка на заводе.

– Кольчугино – это…

– Да-да, то самое Кольчугина, где сварили металл «кольчугалюминий», который сейчас все больше дюралем зовут. Лучший в мире металл был, а вот, поди ж ты, «хрупкость, окисляемость», – нарком заглянул в письмо. – Вам надо поехать во Владимирскую область разобраться в ситуации.

– Алексей Иванович, безусловно, но металлургия это, вроде, епархия Дементьева.

– Петр Васильевич в Комсомольске и когда в Москве появится, не вполне ясно, да и что это за деление «моя епархия, не моя». Поезжайте. Туда от ЦАГИ уже выехал Петров.

– Завтра выезжаю. – Яковлев повеселел, узнав, что его старый друг Иван Федорович Петров будет в этом самом Кольчугине.

Верный своим принципам, Яковлев быстро проштудировал все, что было в его библиотечке о кольчугалюминии, выяснил, что два русских металлурга Буталов и Музалевский в 20-х годах на базе алюминия создали сплав с уникальными качествами, который превосходил лучшие немецкие сплавы алюминия, применявшиеся в авиации. И сейчас в годы войны этот небольшой завод исправно снабжал сборочные заводы своей столь необходимой продукцией. И прав нарком, нечего ждать Дементьева, надо немедленно выяснить природу нарушения технологии, чтобы кольчугинская продукция не привела бы к серьезным дефектам и не стала бы дюралевая обшивка отслаиваться с крыльев, как это было с перкалью на истребителях, выходивших с омского завода.

Замнаркома, конечно, знал, куда сейчас направляются его «Яки», а также «Илы», «пешки» и другая продукция его наркомата, и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, где начнутся сражения с первыми летними днями. «Как пойдут летние сражения? Ведь лето 41-го и лето 42-го было за немцами, зато первая военная зима закончилась Московской битвой, а совсем недавно был Сталинград».

При мысли о Сталинграде настроение несколько поднялось, и Яковлев вдруг подумал, а что, собственно, Петрову делать в Кольчугине? Иван Федорович ведь летчик.

По приезде в Кольчугино выяснилось, что представитель ЦАГИ, действительно, Петров, но вовсе не давний друг Яковлева, а однофамилец и зовут его Константин Павлович, и что он уроженец города Кольчугино, и что на этом заводе его отец работал мастером. Все это замнаркома выяснил в заводской гостиничке, под которую отвели один из домиков («инженерских домиков», как выразился директор завода, размещавший гостей на ночлег), сохранившихся с дореволюционных времен.

И домик, и обстановка резко контрастировали с убогостью провинциального рабочего поселка, застроенного сплошь бараками да засыпными хибарами. На всем лежал слой мартовского подтаявшего снега, покрытого копотью, которую распространял металлургический завод. Яковлев – столичный житель, и по роду занятий, и по своему характеру был истым горожанином, редко выходившим за рамки того мирка, в который его определила жизнь. Тот мирок был очень и очень непрост, в нем царили свои законы жизни и выживания, но внешне он был комфортабелен, тем более для людей такого ранга как главный конструктор или заместитель наркома – хорошая квартира с горячей водой и ванной, подмосковная дача, служебный автомобиль, хорошая зарплата, прикрепление к продуктовому распределителю. Все это, по мнению Яковлева и иных людей его круга, было вполне справедливой и умеренной платой за ненормированный рабочий день с ночными посиделками у телефона в ожидании звонка Хозяина, за работу на износ в конструкторском бюро, в директорском кресле или в наркомовском кабинете, за возможность в любую минуту «загреметь на нары» по обвинению во вредительстве, шпионаже или измене Родине. Но то, что сегодня увидел Яковлев на металлургическом заводе, повергло его в уныние. Закопченные люди в каких-то черных телогрейках, нечищеные стекла цехов, груды бракованных слитков у самых ворот завода, ямы и рытвины на заводском дворе такие, словно завод пережил бомбежку.

Все это Яковлев высказал своему новому цаговскому знакомому Петрову, присовокупив, что надо здесь не с технологией разбираться, а со стилем руководства коллективом.

– Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят, – произнес в заключение замнаркома и, немного подумав, добавил:

– Когда мы ставили на ноги наше конструкторское бюро на Ленинградском шоссе, то я первым делом заставил оборудовать туалетные комнаты хорошими раковинами, унитазами и следил, чтобы там была идеальная чистота. Человек, который в отхожем месте порядок блюдет, и рабочее место будет в образцовом состоянии содержать. А то вот в директорской гостинице унитазы поставили и считают, что комфорт навели.

– А в этом доме и до революции унитаз с водопроводом был, – сказал молчавший до сей поры Константин Павлович.

– А вы откуда знаете? – изумился Яковлев.

– А в этом доме до революции жила наша семья. Я здесь и родился.

– Ну и дела! – воскликнул приучивший себя ничему не удивляться Яковлев. – Рассказывайте!

– Завод тут был и до революции. Владели им, по-моему, австрийцы на паях с русскими предпринимателями. Они и построили поселок вокруг завода. Дома на одну-две семьи занимали мастера, служащие и наиболее квалифицированные рабочие. У нас были четыре комнаты и большая кухня. Были в квартире большой чулан, подпол, сарай и соток десять участок близ дома для разведения сада или огорода. Для рабочих, нанимаемых из деревень, существовал барак. Отсюда, наверное, это немецкое слово перекочевало в современный язык, но тогда оно означало совсем не то, что мы сейчас подразумеваем под ним. Это было красного кирпича четырехэтажное здание с потолками в три метра высотой, с водопроводом, с теплым туалетом. Вы видели сегодня этот барак – в нем заводоуправление располагается. У моего отца было шестеро детей, так что мать наша, разумеется, не работала. Но зарплаты отца вполне хватало на содержание семьи. Карточек не было.