Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Возле больших сараев, стоявших в некоторых пунктах дороги, происходило самое ужасное. Солдаты и офицеры — все бросались и битком набивали их. Там, как звери, они лезли друг на друга вокруг нескольких костров; живые, не имея возможности оттащить от костра мертвых, садились на них, чтобы умереть самим и послужить смертным ложем для новых жертв! Скоро подходили еще новые толпы отставших и, не в силах проникнуть в эти убежища скорби, начинали осаждать их!

Часто случалось, что они разбирали стены из сухих бревен, чтобы устроить себе костер; иногда, отбитые и обескураженные, они довольствовались тем, что располагались, как на бивуаке. Скоро их огонь переходил на эти постройки, и находившиеся там солдаты, наполовину мертвые от холода, умирали в огне. Те, кого спасали эти убежища, находили своих товарищей грудой замерзших вокруг этих потухших костров. Чтобы выйти из этих катакомб, надо было с невероятными усилиями перебираться через тела несчастных, среди которых отдельные еще дышали!

В Жупранах, в том городе, где император на один только час не дождался русского партизана Сеславина, солдаты жгли целые дома, чтобы согреться на несколько минут. Зарево этого пожара привлекло несчастных, которых суровый холод и страдания довели до безумия: они сбегались в бешенстве и со скрежетом зубов и с адским хохотом бросались в эти костры, в которых и погибали в ужасных мучениях. Голодные их товарищи без ужаса смотрели на них; были даже такие, которые подтаскивали к себе эти обезображенные и обугленные пламенем тела и (и это правда) решались поднести ко рту, эту отвратительную пищу!

Такова была армия, вышедшая из самой цивилизованной нации Европы, армия, некогда такая блистательная, победоносная до последнего момента и имя которой еще царило в стольких завоеванных столицах! Ее самые сильные воины, гордо прошедшие по стольким победным полям, потеряли свой благородный облик: покрытые лохмотьями, с голыми израненными ногами, опираясь на сосновые палки, тащились они, и всю силу, которую они когда-то употребляли для побед, теперь использовали для бегства!

Армия была в последнем состоянии физической и нравственной подавленности, когда первые ее беглецы достигли Вильно[264]. Вильно! Магазины, склады — первый богатый и населенный город, который они встретили после вступления в Россию! Одно его имя и сознание того, что он близок, поддерживали еще некоторое мужество в солдатах.

Девятого декабря большая часть этих несчастных увидела наконец этот город! Тотчас все, одни — едва волочась, другие — бегом устремились в его предместье, и так упрямо лезли вперед, что скоро образовали одну сплошную массу людей, лошадей и повозок; неподвижную и неспособную двигаться.

Течение этой толпы по узкой дороге стало почти невозможным. Следовавшие сзади, руководимые глупым инстинктом, лезли в эту кашу, не подумав проникнуть в город через другие ворота, хотя такие и были; но все было так неорганизованно, что за весь этот тяжелый день не появился ни один штабной офицер, чтобы указать их.

В течение десяти часов и при двадцати семи или двадцати восьми градусах мороза тысячи солдат, считавших себя спасенными, падали замершими или задохнувшимися, как у ворот Смоленска или перед мостами через Березину. 60 тысяч человек прошли через эту реку, а потом к ним присоединились 20 тысяч рекрутов; половина из них погибла, и большая часть в эти последние четыре дня — между Молодечно и Вильно.

Литовская столица еще не знала о наших бедствиях, как вдруг 40 тысяч голодных человек наполнили ее криками и стонами! При этом неожиданном зрелище жители испугались: они заперли двери. Печальное зрелище представляли тогда группы этих несчастных, бродивших по улицам, одни в бешенстве, другие отчаявшиеся, угрожая или умоляя, стараясь проникнуть во дворы домов, магазинов или тащились в больницы; и всюду их отталкивали!

В магазинах были совсем несвоевременные формальности, потому что корпуса все распались, солдаты смешались, всякая правильная раздача была невозможна. Здесь было на 40 дней муки и хлеба и на 36 дней мяса для 100 тысяч человек[265]. Ни один начальник не осмелился отдать приказания раздавать эти припасы всем, кто явился. Администраторы, получившие их, боялись ответственности, другие опасались крайностей, которым предались бы голодные солдаты, если отдать им все. Впрочем, эти администраторы не знали, как было отчаянно наше положение, а когда осталось только время, чтобы разграбить все, позволяли нашим несчастным товарищам по оружию несколько часов умирать с голоду перед этими огромными массами запасов, которыми на другой день завладел неприятель.

В казармах, в больницах они даже не находили приюта, но здесь гнали их не живые, а царившая там смерть. Там еще дышало несколько умиравших солдат; они жаловались, что уже давно не имеют кроватей, даже соломы, что почти заброшены. Дворы, коридоры, даже залы были завалены массой тел; это были склады трупов.

Наконец, благодаря стараниям некоторых военачальников, как Евгений и Даву, сострадательности литовцев и жадности евреев открылись некоторые убежища. Замечательно было изумление этих несчастных, увидевших, наконец, себя в обитаемых домах. Какой изысканной пищей казался им печеный хлеб! Какое невыразимое удовольствие находили они есть его, и в какое восхищение потом приходили они, видя какой-нибудь слабый батальон еще с оружием, в порядке, в мундирах! Казалось, что они вернулись с края света: настолько Сила и продолжительность их страданий оторвали их от всех привычек, так глубока пропасть, из которой они вышли[266]!

Но едва они начали вкушать эту сладость, как пушки русских загудели над ними и над городом. Эти грозные звуки, крики офицеров, барабаны, призывающие к оружию, стоны все еще прибывающих сюда толп несчастных наполнили Вильно новым смятением. Это был авангард Кутузова и Чаплица. Он атаковал дивизию Луазона, прикрывавшую одновременно и город, и колонну спешенной кавалерии, направлявшейся через Новые Троки на Олиту.

Сначала французы пробовали сопротивляться. Де Вреде со своими баварцами только что через Нарочь и Неменчин присоединился к армии. Его преследовал Витгенштейн, который от Каменки и Вилейки шел с нашего правого фланга, в то время как Кутузов и Чичагов преследовали нас. У де Вреде не осталось и 2 тысяч человек. Что касается Луазона с его дивизией и виленского гарнизона, которые помогали нам со Сморгони, то за три дня холод 15 тысяч человек уменьшил до 3 тысяч.

Де Вреде защищал Вильно со стороны Рукони; он должен был отступить после благородного упорства. Со своей стороны, Луазон со своей дивизией, как более близкий к Вильно, сдерживал неприятеля. Удалось заставить одну неаполитанскую дивизию взять оружие и даже выйти из города; но ружья вываливались из рук этих людей. Менее чем через час все вернулись без оружия, и большинство искалеченными.