Хассо Стахов - Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

В журнале боевых действий 132-й пехотной дивизии мы читаем, к примеру, о группе солдат из соседней 1-й пехотной дивизии, которых ей придали после того, как были выведены из строя все командиры. Мы узнаем, как тридцать человек были собраны энергичным фельдфебелем, распределены сообразно их квалификации и отправлены на передовую. Но были выявлены также явно выраженные случаи «морального разложения личного состава». Двадцать человек воспротивились попыткам собрать их и разбежались. Все они «производили впечатление морально подавленных и опустившихся людей, у которых уже просматривались большевистские повадки». Что имеется в виду под «повадками», неясно, и, пожалуй, это можно обосновать бытующим в то время образом врага. На другой странице журнала говорится: «…столь малый боевой состав можно объяснить тем, что под воздействием продолжавшегося весь день артиллерийского обстрела солдаты небольшими группами отходили назад». Более понятным языком это можно выразить так: измотанные боями, смертельно усталые, измученные солдаты больше не в состоянии видеть, как гибнут их товарищи один за другим. У них не выдерживают нервы. Тот, кто однажды пережил жестокий артиллерийский обстрел, находясь в лесу, когда сверху сыплются осколки и нет никакой возможности укрыться от них, кто видел человеческие тела, из которых осколки, подобно птицам-стервятникам вырывают целые куски мяса, — этот человек быстро доходит до критического состояния, когда уже больше нет сил переносить такие моральные нагрузки.

В подобных ситуациях разгораются тлевшие до сего времени конфликты между командирами и подчиненными, которые полны решимости свести счеты со своими начальниками в суматохе боев. Образ унтер-офицера Химмельштосса существовал ведь во все времена (Э. М. Ремарк в романе «На западном фронте без перемен» изображает таким способом служаку, тиранившего своих подчиненных. — Ю. Л.). И когда новый офицер принимал командование, то старослужащие интересовались: «есть ли у него офицерский спортивный значок?», имея в виду «Железный крест 1-й степени». Или спрашивали, «не болит ли у него шея?», — подразумевая его стремление повесить на ленточке на грудь «Рыцарский крест». Командиры, мечтающие о славе, всегда несут с собой повышенный риск, а это уже означает возросшую опасность для здоровья и жизни подчиненных. Поэтому можно понять тех, кто клялся отомстить за своего друга, ставшего жертвой и погибшего из-за тщеславия начальника.

Одна из вдов описывает, как ее муж спустя десятилетия после окончания войны отказывался от участия в ветеранских встречах одной из дивизий «Северного фронта», так как предполагал встретить там своего бывшего хауптфельдфебеля. Он опасался, что потеряет самообладание и осуществит то, что раньше ему не удалось. Тогда он хотел его убить. Другая немка вспоминает: «Мой муж как-то в запальчивости резко ответил своему капитану. У офицера было туго с юмором, и он позаботился о том, чтобы моего мужа осудили и упекли в штрафную роту. Там он вынужден был валить лес в самых тяжелых условиях. Я была в отчаянии. Но затем получила от него письмо, написанное на бересте. Он сообщал, что наконец вновь может дышать спокойно под сенью зеленого леса, щебетанье птиц, а главное, больше не будет видеть ненавистное ему лицо! Мой муж впоследствии получил несколько боевых наград, став командиром, которого уважали и любили солдаты. Может быть, это произошло именно благодаря тому, что он почувствовал на себе, что означают подобные негодяи».

Но не эти мерзавцы определяют лицо группы армий «Север» и вооруженных сил в целом. Они существуют в любой системе общественных отношений, где соблюдается иерархия и зависимость одних людей от других. Среди любых слоев населения находятся те, кто безответственно используют свою власть независимо от того, где это происходит: в казарме, органах администрации, на заводе или в доме престарелых. У русских такие конфликты проявлялись в гораздо более острой форме из-за того, что в обществе перемешались представители различных народностей и языков, разного уровня образования и культуры, которые зачастую могли понимать лишь родную речь. Часть из них вообще была безграмотной. В таких условиях командовать или почти невозможно, либо приходится это делать самыми грубыми методами.

Потрепанная в боях 21-я пехотная дивизия крепко вцепилась в одну из последних синявинских позиций. Солдаты оборудуют свои окопы и опорные пункты, насколько им это позволяет делать непрекращающийся огонь и болотистая местность. Они надеются, что Духанов умерил свой аппетит после тяжелых потерь в последние недели и не станет атаковать этот участок. Они не знают, что советский генерал намерен закончить танец смерти боем в литавры, взяв штурмом последние немецкие бастионы.

Духанов пополнил личным составом 30-й гвардейский стрелковый корпус, вооружив почти все свои части автоматами и даже бронежилетами, так как ожидает ожесточенных боев с применением ручных гранат. Альмайер-Бек сообщает в хронике 21-й дивизии, что все командиры гвардейских стрелков до взвода включительно были обеспечены точными картами немецкой системы обороны. А для достижения полной внезапности гвардейцы должны были скрытно занять свои передовые траншеи лишь в ночь перед самой атакой. Тем самым устранялась опасность того, что немцы заранее могли быть предупреждены об операции русских через пленных или перебежчиков.

Тем временем позиции 21-й пехотной дивизии вновь были приведены в негодность артиллерийским огнем. В траншеях почти не осталось людей: один из батальонов имеет всего лишь 21 солдата на весь участок обороны шириной по фронту 800 метров. Никто не знает намерений противника. Но передовые артиллерийские наблюдатели и часовые нюхом чуют, что «там, на стороне „Ивана“, новые батареи пристреливают позиции. Может быть, предстоит новая атака?» Эти предположения доводятся до штаба дивизии. Однако начальник разведотделения отметает их, характеризуя это как проявление пессимизма. Немецкий 26-й армейский корпус знает ненамного больше и докладывает командованию 18-й армии: «В районе ответственности 21-й пехотной дивизии отмечается некоторое оживление противника у Синявинских высот». В конечном итоге артиллерийским службам сообщается об отсутствии признаков предстоящего наступления противника. Как это похоже на ситуацию, имевшую место год назад на Волхове в районе обороны 126-й и 215-й пехотных дивизий. Тогда в ответ на свой доклад они услышали: «Вам чудятся призраки!»

То, что происходит на следующий день, на языке солдат с мрачным юмором называется «нормальной катастрофой». Около 70 русских батарей и 40 «сталинских органов» («катюш». — Ю. Л.) начинают наводить ужас. Передовые роты 21-й пехотной дивизии уничтожены уже в самые ближайшие минуты, все виды связи нарушены. Русские самолеты-штурмовики обрушивают град бомб и снарядов на немецкие батареи и командные пункты. Командиры полков и штабные офицеры хватаются за пистолеты и автоматы, засовывают в карманы дополнительные магазины, услышав, что «иваны» начали прорыв. Связисты ставят гранаты на боевой взвод и кладут их рядом с аппаратурой в готовности взорвать ее, если не удастся вывезти рации в безопасное место. Санитары предусмотрительно кладут в сумки дополнительный перевязочный материал. Передовые артиллерийские наблюдатели уже погибли при первом же огневом налете, никто из них больше не выходит на связь. Артиллерия хочет открыть заградительный огонь, но не знает, куда ей стрелять. Густые фонтаны грязи застилают обзор. Отпускники, выздоравливающие солдаты, легкораненые, повара и обозники собираются воедино и под командованием офицера, только что доложившего о прибытии из отпуска, отправляются на передовую. А там уже образовываются большие прорехи, удобные для прорыва противника. Внезапно целые подразделения оказываются в тылу прорвавшихся русских. Немцы собирают раненых, занимают круговую оборону и возобновляют бой.